— Я не хочу гулять в этом паршивом парке! Я чувствую себя так, словно все мои внутренности выпали наружу! — крикнула Фифи.

Это была неправда. Она действительно чувствовала себя так, когда впервые встала с кровати в больнице, но через сутки все прошло. Но Фифи предпочитала винить во всем физическое состояние, чем позволить кому-либо подумать, что она слегка не в себе.

— Ладно, — пожал плечами Дэн, — останемся дома. Почему бы нам с тобой не прилечь? Мы так давно не валялись вместе.

— Я сейчас не в том состоянии, чтобы заниматься сексом! — сердито закричала Фифи. — Ты что, больше ни о чем думать не можешь?

Дэн встал и направился к выходу. В дверях он повернулся и посмотрел на Фифи. В его глазах застыли горе и обида.

— Да, я действительно могу думать о кое-чем еще, — ответил он. — Например, о том, как мне жаль, что мы потеряли нашего ребенка, о том, что я не могу предложить тебе сейчас лучшего жилья, и о том, что я не могу позволить себе купить машину, чтобы отвезти тебя в какое-нибудь место покрасивее, чем этот парк. Я думаю о том, как хорошо, что наши соседи так о нас беспокоятся. И еще я думаю, что тебе действительно очень плохо, раз ты решила, что я могу требовать от тебя секса, когда ты в таком состоянии.

Фифи принесла чай в гостиную, включила радио, чтобы послушать новости, и села у окна. Прошло уже три недели с тех пор, как у нее случился выкидыш, и Фифи постепенно вновь обретала почву под ногами. Субботнее утро выдалось солнечным, и Фифи после чая собиралась принять ванну, одеться и пройтись по магазинам.

Эва Прайс, рыжеволосая женщина, которая жила в доме номер восемь рядом с угольным двором, направлялась на работу в прачечную. Она была разведена и жила вместе с десятилетним сыном. В светло-зеленом платье, белых туфлях и с сумочкой она выглядела очень эффектно. Фифи заметила, что Эва в последнее время стала следить за собой, и ей стало интересно, не появился ли в жизни Эвы мужчина.

Фифи улыбнулась, вспомнив, как несколько дней назад Дэн обозвал ее любопытной старушкой, за то что она постоянно занимала место у окна и наблюдала сквозь тюлевые занавески, чем там занимаются их соседи.

Он был прав: Фифи снова становилась чрезмерно любопытной. Со времени возвращения из больницы она только тем и занималась, что следила за соседями: кто куда пошел и кто чем занят. И конечно сотни раз расстраивала Дэна своей мрачностью, сарказмом и вспыльчивостью.

Теперь ей было очень стыдно. Дэн не заслужил того, через что она заставила его пройти, — он стирал, одевал ее, готовил и убирал в квартире. И все это время он старался ее успокоить и понять, даже когда Фифи вела себя просто невыносимо. Но теперь, избавившись наконец от гипса, из-за которого невозможно было пользоваться рукой, Фифи чувствовала, что снова становится сама собой.

На прошлой неделе врач разрешил Дэну приступить к работе. Если не обращать внимания на полосу, выбритую на голове на месте шрама, и на синяки на ребрах, Дэн выглядел очень неплохо. Он снова чувствовал себя полным сил и в понедельник уже вышел на работу. Фифи скучала без него. Дни без Дэна казались длинными и пустыми. Она хотела бы, чтобы он проводил все время рядом с ней, но Дэн сказал, что им нужны деньги, и Фифи согласилась, что он прав.

Но сидя одна дома, она от скуки начала учиться все делать сама. Она даже научилась убирать, чистить картофель и писать левой рукой, хотя буквы и получались кривыми, словно их написал ребенок. Она могла взять что-нибудь в правую руку, но пальцы плохо слушались, и рука начинала болеть от напряжения.

Несмотря на мрачные предсказания матери, на работе за Фифи сохранили вакансию, босс прислал ей цветы и письмо с соболезнованиями. Она надеялась, что сможет вернуться на работу в начале сентября, когда снимут гипс.

Донесшийся откуда-то детский плач заставил Фифи наклониться к окну, но ребенка нигде не было видно, и непонятно, в каком доме он находился. Вскоре плач заглушила грохочущая тележка свернувшего на улицу молочника. Фифи смотрела, как молочник брал бутылки и расставлял их у дверей домов, забирая пустые.

Она услышала голос Фрэнка, интересовавшегося, не осталось ли у молочника яиц на продажу. Затем другой мужской голос спросил Фрэнка, нет ли у него вчерашнего выпуска «Ивнинг Стандарт». Этот голос показался Фифи похожим на голос мистера Хеллеса, живущего через два дома от них, но чтобы убедиться, так ли это, ей пришлось бы высунуться из окна.

Единственная польза от их с Дэном пребывания в больнице заключалась в том, что они смогли получше узнать многих соседей. Как справедливо заметил Дэн, все они были чрезвычайно добры к ним. Мисс Даймонд время от времени готовила для Рейнолдсов, включая и ту мясную запеканку, которую Фифи проигнорировала в первый день выписки. Стэн время от времени ходил для них за покупками, а остальные соседи приносили им газеты, журналы, фрукты и шоколадные конфеты. Первые дни Фрэнк и мисс Даймонд только и делали, что бегали на третий этаж, спрашивая, не требуется ли их помощь.

Но больше всего Фифи была благодарна Иветте. Первые две недели та приходила ежедневно. Иветта делала то, что на данный момент нужно было сделать, — перестилала постель, стирала и гладила одежду. Все это она проделывала так ненавязчиво, что Фифи с Дэном даже не испытывали неловкости. Фифи была признательна за то, что Иветта умела успокоить, когда ей становилось совсем плохо.

Кто бы мог подумать, что странноватая старая дева из Франции окажется единственным человеком, с которым Фифи сможет поделиться своими переживаниями? Иветта, кажется, прекрасно понимала все те противоречивые чувства, которые испытала Фифи, когда узнала о беременности. Иветта серьезно отнеслась к уверениям Фифи, что это она сама виновата в потере ребенка. Француженка сумела убедить Фифи, что думать о выкидыше как о наказании за то, что она с самого начала не была от беременности в восторге, просто смешно. Но потом Иветта заметила, что это совершенно нормально и большинство потерявших ребенка женщин чувствуют то же самое.

С таким же мудрым спокойствием Иветта выслушала рассказ о размолвке между Фифи и ее матерью и предположила, что причины непонимания, скорее всего, возникли еще тогда, когда Фифи была ребенком.

— Если твоей матери все время приходилось волноваться и заботиться о тебе, когда ты была маленькой девочкой, то она просто не может остановиться, даже несмотря на то что ты уже выросла, — сказала Иветта. — Она боится, что тебя кто-нибудь обидит. Все матери ведут себя точно так же.

Фифи продолжала смотреть в окно и вспомнила, какой ужасной показалась ей эта улица, когда она впервые приехала сюда, и как это чувство вернулось к ней после выписки из больницы. Теперь с улицей снова было все в порядке. Конечно, Дейл-стрит выглядела бы лучше, если бы тут росло больше деревьев и не было угольного двора, но если бы они переехали (а Дэн обещал, что так оно и будет, как только ее рука заживет), Фифи скучала бы по людям, с которыми успела подружиться.

Конечно, Маклы никуда не делись («В семье не без урода» — как шутливо заметила по этому поводу Иветта), но сейчас они вели себя тише. Они все так же регулярно устраивали карточные игры по пятницам, но вчера Фифи ничего не слышала, так как они с Дэном рано легли спать.