от этого… из-за чего? Борьба? Потому что вы оба упрямы? — Он качает головой.

— Подумай, сколько раз мы ссорились и мирились. Что было бы, если бы один из нас просто сдался?

Хотел бы я рассказать Кевину всю историю, но какая-то часть меня задается вопросом, знает ли он уже. А другая часть меня продолжает спрашивать себя, почему я так злюсь. Что для меня значит теперь, что Элис девочка? Сегодня она была все той же номер сорок четыре на льду. Так почему же она отличается вне льда?

Она ждала возле моего дома в ту ночь, когда я узнал, что она девочка. И она поцеловала меня так, как будто хотела этого. Мое тело отреагировало прежде, чем мой разум успел его догнать: я поцеловал ее в ответ, мои руки на ее шее. Но так всегда было с Элис, с тех пор, как я встретил ее: инстинктивно, как будто я шайба, а она клюшка, направляющая меня на все свои прихоти.

Но она солгала. Даже когда я делил с ней самые мрачные моменты своей жизни, ее свет все еще был ложью.

И это ужасное чувство снова и снова завязывается в моей груди. Потому что я знаю, почему эта ложь так ранит.

Элис для меня гораздо больше, чем товарищ по команде. Она даже больше, чем друг.

Я влюблен в нее.

— Я очень надеюсь, что ты решишь прийти, Хейден, — говорит Кевин, поднимаясь наверх.

— Один плохой период не равняется плохой игре.

* * *

Я остаюсь на диване, пока не слышу, как машина отъезжает от подъездной дорожки. Шайба лежит у меня на груди. Я не могу пойти на бал. Я не могу с ней разговаривать, но я почти уверен, что пытаться игнорировать ее было бы все равно, что пытаться игнорировать миллион сирен, включающихся одновременно.

Звонок в дверь с верхнего этажа. Это странно. Я понятия не имею, кто будет в гостях в этот час, и я не заказывал никакой еды. Я засовываю шайбу в карман и поднимаюсь наверх.

Когда я открываю дверь, мой пульс гулко стучит в ушах.

Это Эл.

Я моргаю. Подождите, это не Эл. Это как тень Эла, одетая в ту же мешковатую толстовку с капюшоном и джинсы. Глаза такие же мутно-серые, но они не так сияют, как у Эла. И рот совсем не тот: прямая линия вместо преувеличенно хмурого взгляда.

— Привет, — говорит тень, — я Ксандер. Я…

— Брат, — выдыхаю я.

Он поднимает бровь.

— Могу я, э-э, войти?

Я отступаю назад и позволяю ему войти.

Он стоит в коридоре. Господи, я никогда не встречал его раньше, но даже то, как он стоит, мне знакомо, покачиваясь на носочках.

— Мне нужно поговорить с тобой об Эле, — говорит он.

— Хорошо. — Я скрещиваю руки на груди и слышу оборону в своем голосе.

— Что?

Он откидывает руки рядом с собой и пожимает плечами.

— Послушай, я понимаю, что она сделала — что мы сделали — было неправильно. Но она сохранила мой секрет, потому что мы семья. У тебя есть брат, да? Ты ничего не сделаешь для семьи?

— Конечно, — говорю я.

— Элис и я решили это сегодня. Мы по-прежнему можем играть в хоккей вместе, так что все в порядке.

— Это… — говорит Ксандер и смотрит на меня так, словно может читать мои мысли. Чем больше я смотрю на него, тем больше вижу различий между ними двумя. Может быть, мне это кажется, а может быть, я так долго смотрел на ее лицо, что могу представить каждую деталь.

Я пожимаю плечами.

— Я не уверен, что ты хочешь, чтобы я сказал.

— Я знаю свою сестру лучше, чем кто-либо, — говорит он. — Она другая… в хорошем смысле. Я так разозлился на нее.

— Я сказал ей не приближаться к тебе. Но она не могла помочь себе. Хоккей был всем миром Элис, пока она не стала им. — Он проводит рукой по волосам.

— Она моя сестра, и я в долгу перед ней за то, что она неправильно вмешалась в твою личную жизнь. Вот почему я здесь. Чтобы сделать это правильно. Чтобы увидеть, чувствовал ли ты то же самое и был ли ты таким же упрямым, как она.

Все его слова кружатся у меня в голове, путая мои мысли. Я отступаю назад, пока не упираюсь в стену.

— Чувствовал то же самое?

Ксандер драматично вздыхает.

— Элис была готова бросить хоккей ради тебя.

Должно быть я бросил на него пустой взгляд, потому что он снова вздыхает.

— Тремблей, она влюблена в тебя.

Элис

— Ты прекрасно выглядишь, милая.

Мама поправляет диадему в моих волосах, а затем склоняет голову набок.

— Я полагаю, что эта стрижка может выглядеть мило под некоторым углом.

Я смеюсь.

— Спасибо, мама. — Я смотрю на свое блестящее ярко-синее платье, расшитое белым бисером: цвета футболки «Соколов». Я сегодня выгляжу мило.

Я подхожу к кромке льда. Несмотря на битком набитую арену, без снаряжения меня пробирает холодок. Хармони заканчивает свой номер, и все в толпе бросают цветы и плюшевых мишек. Мама проделала потрясающую работу по маркетингу этой вещи.

Моя рутина последняя. «Чикагские Соколы» и команда НХЛ собираются присоединиться ко всем семьям на льду.

Интересно, придет ли Хейден. Моя рука дрожит и тянется к губе — последнему месту, где он коснулся меня. Но теперь я могу думать о нем только как о своем товарище по команде. На меня накатывает волна печали, но я отталкиваю ее. По крайней мере, я все еще играю в хоккей.

Мама подталкивает меня вперед, как только лед очищается, и я выкатываюсь на середину катка. Раньше я чувствовала себя не в своей тарелке каждый раз, когда каталась на коньках: голая в коротком платье и колготках вместо майки и накладок. Но по мере того, как я оглядываю бурно развивающуюся арену, во мне растет волнение. Я тоже много работала для этого.

Начинается музыка, и я впадаю в танец, как в свисток. Это игра, и я точно знаю, как она пойдет. Я приземляюсь, и толпа хлопает. Я купаюсь в тепле их внимания.

Я прохожу остальную часть своей программы, скользя к финалу с поднятыми руками и улыбкой на лице.

Может быть, я хоккеистка в спортивных штанах, поедающий целую пиццу. И, может быть, я также фигуристка с губной помадой и блестящим платьем. Может быть, я смешала обе эти вещи вместе; незавершенная игра, наполовину сыгранная игра.

И, может быть, Элис и Эл в конце концов не