– Но ведь он в Италии, а значит, вам никто не мешает. Так?

Мария не могла не расхохотаться. И тут в гостиную величаво вплыла сухопарая фигура. Шэрон Боксбаум. Грозно оглядываясь, она отказалась от предложенного ей бокала шампанского.

– Мамма миа! – воскликнула Мария. – Джереми, бегите скорее в сад, надо предупредить Стивена, что его жена пришла. Я поговорю с ней и задержу. Руперт, помогите мне нейтрализовать вашу мать.

И они с Рупертом направились к Шэрон.

– Мам, а ты… э-э-э, не дашь мне «Мальборо»? – попросил Руперт. – Что-то так курить захотелось…

Шэрон уставилась на сына.

– Где твой отец? – осведомилась она.

– Откуда я знаю. Он что, здесь? – деланно удивился Руперт, изо всех сил стараясь выглядеть полным идиотом.

Она не ответила. Открыла сумочку, вынула пачку сигарет. Предложила сыну, потом ткнула пачкой в сторону Марии:

– Курите?

– Спасибо, – сказала Мария. – С удовольствием. Очень признательна. Так, знаете ли, трудно бросить курить… – И Мария какими-то ужимками изобразила, насколько беспомощна. – Это ужасно, просто позор, я знаю, знаю, – говорила она.

Все трое закурили. Кончик сигареты у Шэрон резко вспыхнул, она бросила на Марию исполненный ненависти взгляд:

– Может, и позор, только эти ваши наркотики – куда больший позор! Я только что видела это интервью, и вы так спокойно признались – похвастались! – что принимали героин.

– Не героин, миссис Боксбаум. Я принимала опиум.

Шэрон тряхнула головой, словно желая избавиться от одолевавших ее видений.

– Ладно, пойду искать мужа. Извините. Желаю приятного вечера.

– Нет, это вы меня извините, миссис Боксбаум! У вас, как я понимаю, на участке какой-то совершенно умопомрачительный бассейн? Вы не будете возражать, если я как-нибудь зайду на него поглядеть?

– Как-нибудь в другой раз! – рявкнула Шэрон и выбежала из дома в сад.

Валентин, искусно маневрируя в кресле-каталке, тем временем забрался в глубины дома и попал в библиотеку Фрэнка. Генри бесцельно последовал за ним с бокалом в руке.

Полки на стенах кабинета были уставлены книгами по истории; кроме того, были представлены множество древних авторов и довольно солидная подборка современных. Валентин с одобрением отметил, что в библиотеке имеется раздел философии. И прозы, причем многие книги изданы довольно давно. Разглядывая книги полузабытых авторов – Эрика Линклейтера, P.C. Хатчинсона и прочих, он вскрикнул от неожиданности:

– Боже мой, смотрите, Генри! Подумать только: Розамунд Лейман![40]

Валентин вытащил с полки романы Лейман и обнаружил, что все это первые издания, по-прежнему в суперобложках. Роман «Погода на улицах» – с посвящением матери Фрэнка Лавинии Мартинсон; автор сделала на нем дарственную надпись.

– Вот бедняга! Неужели Фрэнк такой сентиментальный? Кто бы мог подумать!

И Валентин мрачно потряс головой. Да, в наше время никому и ничему нельзя верить.

– По-моему, он никогда не был серьезным историком, – сказал Генри. – Слишком уж часто по телевизору выступает. Этакая склонность к самовозвеличиванию – всегда, знаете ли, признак порока. Я заметил, он с этой итальянской графиней шашни завел.

– Именно. Вы представляете? Эта нахалка заявилась ко мне с визитом. Я, видите ли, когда-то был очень близко знаком с ее матерью, давным-давно. Весьма была приятная дама. Не то что дочка, ни в какое сравнение не идет. Мы с этой графиней только начали довольно мило разговаривать, как она вдруг вскочила и вылетела вон! Никакого воспитания.

Генри, улыбнувшись, взглянул на него из-за обложки романа «Отказ»:

– Полагаю, вы ее чем-то обидели, а, Вэл?

– Да ничего подобного. Я был сама вежливость. Просто у нее, видимо, скоро месячные. Вот станешь таким древним стариком, как я, – тоже позабудешь, что у женщин случаются такие расстройства.

Стивен Боксбаум и Пенелопа Хопкинс, тесно прижавшись друг к другу, танцевали на террасе вместе с другими парочками – трио играло медленные сентиментальные вальсы. Они как раз завели старую любимую мелодию – «Судьба», и тут Стивен увидел через плечо Пенелопы, что на них надвигается его жена.

– Пенни, сейчас будет скандал. Скорей уходи, иначе тебе несдобровать.

Обернувшись, Пенелопа увидела, как Шэрон яростно затянулась сигаретой.

– Никуда я не пойду.

Шэрон двинулась на Стивена, разъяренная, нескладная, кожа да кости.

– Так вот ты где пристроился! Ах мерзавец, негодяй, ах предатель!

Стивен надел очки, чтобы выглядеть солиднее.

– Дорогая, прошу тебя, давай без сцен. Это, между прочим, миссис Хопкинс. Мы только что познакомились Вы ведь, кажется, не знакомы.

– Ах ты лживый подонок! Мне-то известно, что все эти годы творилось у меня за спиной.

И Шэрон пустилась в детальное, неистовое, очень живописное описание особенностей его личности. Пары перестали танцевать: одни – чтобы лучше слышать, другие – чтобы сбежать. Музыка смолкла. Пенелопа не уходила, и ее окатывала волна брани.

– Когда ты закончишь, Шэрон, я отвезу тебя домой, – сказал Стивен.

– Ничего подобного! Не смей ко мне притрагиваться! Видеть тебя больше не желаю у себя в доме.

– Вы прервали танцы, миссис Боксбаум, – спокойно заметила Пенелопа. – Почему нам с вашим мужем нельзя потанцевать на вечеринке?

– А-а, знаю я таких, как ты! Сначала на вечеринке потанцуешь, а потом, как последняя проститутка, в дешевый отель. Сколько лет уже тянется эта грязная интрижка? Ах ты, дешевка, тебе бы все кокетничать, лишь бы за тобой увивались,… Девка! Из подворотни! Вот вы оба кто – шлюхи из подворотни!

– Вот лживое существо! – воскликнула Пенелопа. – Все вверх ногами перевернула. – И еще произнося это, понимала, что протестует неубедительно.

– Пенни, даже не думай ввязываться, – посоветовал Стивен. – Ты ни в чем не виновата. Я сам все улажу с Шэрон.

– Нет! Ни за что! – крикнула та. – С меня хватит! Нечего теперь со мной улаживать. Мне надоели твои грязные интрижки!

Тут подошел Руперт, за ним семенила Джуди. Он – совершенно несчастный, зато Джуди сияла. Руперт взял мать за руку.

– Мама, дорогая, пожалуйста, не надо, это же вечеринка, гости собрались. Не устраивай сцену.