Вот муха села на стол рядом с Пенелопой. Та со всего размаху шлепнула ладонью по столу. Муха оказалась твердая на ощупь, с острыми краями, хотя внутри чувствовалась мягкость – как в шоколадной конфете… Пенелопа ощущала это даже во сне. Трупик упал на пол. Пенелопа с Грегом снова близки, как когда-то, много лет назад. Во сне, в этом призрачном мире, оба они молоды. На ней зеленое платье.

Муха не погибла – ее оглушило. Она быстро поползла по голой ноге Пенелопы.

Иссиня-черная ночь на Моулси, самый глухой час. Облачно, ни луны, ни звезд. Трава после ливня вся мокрая. Натоптанные дорожки, заросли ежевики, высокие травы еще роняют капли, кругом крапива, маргаритки. Все вокруг в движении. Ежи, летучие мыши, лягушки, птицы, крысы, дикий кот, лиса.

В ряд стоят древние дубы, тяжкие, мрачные, извечные. В один ударила молния, когда на английском троне был Георг Четвертый. Сук и большая часть ствола в этом месте расщепились, кора сошла, будто кожица у банана. Дуб все равно остался живой, все равно простирал над землей тусклую, матовую листву – но для любовников тут идеальное ложе, не хуже дивана.

Медсестра Энн Лонгбридж приходилась Беттине Сквайр теткой. Из-за нее Беттина и появилась в Хэмпден-Феррерсе. Энн было уже порядком за пятьдесят, фигура дородная. Волосы, обычно скрытые под платком, были длинны, она красила их в черный.

В данный момент Энн возлежала, почти голая, раздвинув ноги, изогнув спину, прислонившись к деревянному чреву дуба, и безмолвно, одними вздохами, поощряла молодого человека, который как раз ее оседлал. Старый сук лишь покряхтывал в такт его удовольствию.

Энн посвятила в радости секса под открытым небом многих молодых людей из селения: и парней из семьи K°-утс, и Руперта, и Дуэйна, да много кого – все они были обязаны своей мужской доблестью именно ей, медсестре Энн, давшей им на этом дубе уроки любви. Даже Джереми Сампшен – да что там, даже хозяин бара «Медведь» – и те появлялись в этом чертоге буйных утех. Она любила отдаваться именно так, в полночь, среди дубов, хранящих тайну жизни, там, где не исчез еще дух первозданности. Если начинался дождь – оно и к лучшему, это лишь усугубляло вожделение, похоть, и ритм человеческий сливался с бесхитростными совокуплениями в природе. Это и было противоядием от цивилизации, свершалось всегда, вечно, задолго до эпохи короля Георга.

Она достигала оргазма легко, без проволочек. Прижимала к себе мужчину, держала его совсем близко, этого человека без имени. У них не было запоминающихся имен – только движения. Только этот жизненный сок внутри нее, что стремится к финалу.

Днем в ней никто не признал бы ту же самую женщину. Никто не знал на самом деле, какая она. И она не подавала своим мужчинам никаких особых сигналов.

По древним холмам вдруг прошло движение. Еще в незапамятные времена река отделила гряду от Уайт-Хорс, ближайших холмов по соседству, к югу отсюда, с их доисторическим утесом Риджвей. Эта река, прежде ревущий поток, прорезавший себе ложе в меловых отложениях на излете ледникового периода, ныне стала прирученным ручьем Хэмпден, что неторопливо журчал, стремя свой путь на юг, к совершенно незначительной речушке Ок.

Ночь, казалось, сгустилась на самой вершине. На юго-восток привидениями, черными тенями помчались дикие собаки; они неслись, летели, раскрыв пасти, вывалив языки, сверкая острыми зубами, самцы и самки бок о бок, целая свора.

Они промчались подле дубов. Они не обратили внимания ни на медсестру Энн, ни на ее любовника – да и она их не заметила. Она их вообще никогда не замечала.

Ни один из молодых людей, исполнявших этот языческий обряд на Моулси, никогда ни с кем не делился тем, что испытал. И про диких собак тоже не говорил.

Утро принесло занятия иного рода. Кругом кишели люди, машины, автобусы. Деревенский воздух гудел от человеческой суеты.

Автобус из Марчэма неспешно двигался в Оксфорд. Вокруг зеленели поля; деревья оделись в прозрачнейший свой пеньюар, еще не оскверненные разгаром лета; борщевик рассеял серебро своих цветов по канавам. Ночной ливень утолил жажду земли. Джуди Чун и Хетти Чжоу сидели рядышком и обсуждали, до чего непохоже все это на Гонконг – и как чудесно!

– Смотри, целое поле коров!

– Ara. Черно-белые. А где же цветные?

– Ой, а это что такое? А-а, овцы. Настоящие овцы!

– Ого, а это что за животное?

Обе никогда в жизни не видели осла. И совершенно точно не видели такого осла: рухнув на спину среди мокрого поля, он взбрыкивал задними ногами – именно ногами» человеческими, со ступнями с пальцами, а вовсе не с копытами. Все это менялось на глазах. Из косматого, покрытого шерстью туловища уже торчали человеческие руки. И длинная ослиная голова меняла форму. Эта странная помесь животного с человеком будто сошла с полотна какого-нибудь Фрэнсиса Бэкона. Оставалось лишь взирать в восторге и ужасе, как будто прямо перед ними разыгрывалась сцена из кошмарного мифа.

– Может, остановить автобус? Это что-то невероятное.

Бритый наголо парень на сиденье впереди повернулся и обратился к китаянкам:

– Ага, невероятное, – сказал он. – Тут, правда, все равно остановка. Оттуда еще лучше будет видно.

Джуди вдруг испугалась:

– А у вас такое часто бывает? Я-то думала, что Оксфордшир – приятное место.

– Не-а, не очень часто. Был когда-то «Золотой осел» Апулея,[42]но отсюда вон как далеко. А пришельцы без конца меняют форму.

Точно: автобус замедлил ход. Парень встал, подошел к водителю, о чем-то поговорил. Поманил китаянок:

– Шофер тоже все видел. Он до смерти напуган. Его зовут Гарри. Но, говорит, обождем, посмотрим – вдруг чем помочь удастся.

– Ой, он такой красивый! – шепнула Джуди на ухо Хетти. – Да не осел этот жуткий, а мальчик…

Автобус резко затормозил. Гарри вылез из-за руля и объявил, что у них, как он выразился, «немного чрезвычайное положение».

– Только без паники, – добавил он.

Никто и не паниковал. Пассажиры молчали, загипнотизированные драмой в поле.

Некоторые встали вдоль живой изгороди у границы поля, где творилось преображение, где нелепая, фантастическая фигура боролась с собой. Метаморфозы без боли не бывают, вот у осла и разверста пасть в ужасной муке, а в пасти целое кладбище больших желтых зубов. Пассажиры прилипли к окнам, старались открыть их, чтобы высунуться наружу.

– Окна не открываются, спасибо за понимание, – заученно объявил водитель, – Это против правил автобусной компании.

Водитель хороший семьянин, ему вот-вот стукнет сорок шесть, он год назад бросил курить, болеет за «Суиндон-Сити», каждый день читает «Миррор» и верит каждому слову, напечатанному в этой газете.