яблочко. Другой же тип интеллектуального моделирования, напротив, оказывается буквально поперёк моменту, и лидер, несмотря на свою успешность в другой ситуации, в этой — терпит поражение. Почему так?

Всё дело в тех возможностях и ресурсах ситуации, которые открываются человеку в рамках его способа сборки модели реальности. К «возможностям» в данном определении относятся те шаги, которые вы можете предпринять в ситуации, а к «ресурсам» — то, что вы имеете в распоряжении как средство достижения цели.

Стратегическое же мышление, соединяющее в себе все три «модальности» (все три типа создания ментальных моделей реальности), позволяет использовать «возможности», являющиеся в другой модели этой же реальности «ресурсами», а в качестве «ресурсов» использовать её «возможности».

То есть если свести это в формулу, то стратегическое мышление — это способность человека преобразовывать «возможности» в «ресурсы», а «ресурсы» — в «возможности», меняя способы сборки своих моделей реальности.

Для простоты приведу порядок рассуждений, который, возможно, использовался на знаменитом совете в Филях, где командованием русской армии было принято непростое решение сдать французам Москву и в качестве отсроченного результата — выиграть войну с Наполеоном Бонапартом.

Понятно, что Москва — это сердце России, а сердце — это то, что никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя сдать врагу, это само по себе поражение (как говорили во время Великой Отечественной войны: «Стоять насмерть! За Волгой для нас земли нет!»).

Но так рассуждает центрист, которому принципиально важно не терять «иерархический верх». Так, возможно, будет рассуждать рефлектор, который в принципе не терпит «символических поражений», поскольку ему жизненно важно, как он выглядит в глазах окружающих.

Однако конструктор рассудит иначе. Он проанализирует ситуацию: численный состав армии недостаточен для обороны Москвы, вооружение французов превосходит вооружение русской армии, на носу морозы, Москва уже, по сути, опустошена — все, кто мог бежать, бежал, зачем охранять никому не нужные стены? Отступаем.

Тут, очевидно, коса находит на камень…

Совет в Филях

Исторический военный совет в Филях Михаил Илларионович Кутузов собрал 13 сентября по старому стилю, пригласив на него генералов Беннигсена, Барклая-де-Толли, Дохтурова, Остермана-Толстого, Ермолова, Уварова, Раевского, Коновницына и полковника Толя. Генерала от кавалерии Платова «пригласить забыли», однако он прибыл — пусть и с большим опозданием.

Михаил Богданович Барклай-де-Толли, согласно «Запискам» генерала Ермолова, начал говорить первым: «Позиция весьма невыгодна, дождаться в ней неприятеля весьма опасно; превозмочь его, располагающего превосходными силами, более нежели сомнительно. Если бы после сражения могли мы удержать место, но такой же потерпели урон, как при Бородине, то не будем в состоянии защищать столь обширного города. Потеря Москвы будет чувствительной для государя, но не будет внезапным для него происшествием, к окончанию войны его не наклонит. Сохранив Москву, Россия не сохраняется от войны жестокой, разорительной; но сберегши армию, ещё не уничтожаются надежды Отечества, и война, единое средство к спасению, может продолжаться с удобством. Успеют присоединиться в разных местах за Москвою приуготовляемые войска; туда же заблаговременно перемещены все рекрутские депо. В Казани учреждён вновь литейный завод; основан новый ружейный завод Киевский; в Туле оканчиваются ружья из остатков прежнего металла. Киевский арсенал вывезен; порох, изготовленный в заводах, переделан в артиллерийские снаряды и патроны и отправлен внутрь России».

Генералы Беннигсен и Дохтуров оспорили это мнение, утверждая, что позиция довольно тверда и что армия должна дать новое сражение. Генерал Коновницын высказался за то, чтобы армия сделала ещё одно усилие, прежде чем решиться на оставление столицы, и предложил атаковать французов, где бы они ни встретились. Его поддержал генерал Раевский.

Сам Алексей Петрович Ермолов писал о своём мнении: «Не решился я, как офицер, не довольно ещё известный, страшась обвинения соотечественников, дать согласие на оставление Москвы и, не защищая мнения моего, вполне не основательного, предложил атаковать неприятеля. С неудовольствием князь Кутузов сказал мне, что такое мнение я даю потому, что не на мне лежит ответственность».

То, что вступление в новое сражение было бы делом весьма ненадёжным, все понимали. В распоряжении русской армии было 90 тысяч штыков, но только 65 тысяч регулярных войск, 6 тысяч казаков, а остаток состоял из рекрутов и ополчения. Более 10 тысяч человек не имели даже ружей и были вооружены пиками. У Наполеона же было 140 тысяч человек, добивавшихся победы за победой. С другой стороны, никто не хотел брать на себя такую ответственность перед государем императором.

Разногласие же членов совета дало Михаилу Илларионовичу полную свободу отвергнуть все предложения, поскольку не было ни одного, совершенно лишённого недостатков. Так что он не согласился с теми, кто хотел дать французам бой, и с Барклаем-де-Толли, что надо отступать в сторону Санкт-Петербурга.

Далее он произнёс ставшие классическими слова: «С потерей Москвы не потеряна Россия. Первой обязанностью поставляю сохранить армию», — и приказал готовиться к отступлению. «С приличным достоинством и важностью выслушивая мнения генералов, — пишет А. П. Ермолов, — не мог он скрыть удовольствия, что оставление Москвы было требованием, не дающим места его воле, хотя по наружности желал он казаться готовым принять сражение».

По воспоминаниям современников, у Михаила Богдановича не сложились отношения с князем Кутузовым, человеком «совершенно другого склада характера и поведения». Трудно, наверное, иначе описать отношения конструктора (Барклая-де-Толли) и центриста-рефлектора (Кутузова), но нельзя не признать их взаимодополнения.

Михаил Илларионович разыграл эту партию как по нотам, проявив то самое — стратегическое — видение. С одной стороны, он принял в расчёт логику Барклая-де-Толли, но, с другой, учёл реакцию государя на это решение, поэтому принял это непростое решение «коллегиально», не возложив ответственность ни на кого персонально.

Всех генералов разом не снимут, а так можно будет воспользоваться возможностями, о которых говорил в своём выступлении Михаил Богданович (дать французам окоченеть в пустой Москве, а тем временем скопить силы и дать бой), как ресурсом для собственной будущей победы, а возможностью отступить, о которой говорил Барклай-де-Толли, — как ресурсом для укрепления своих позиций как «непобедимого» фельдмаршала.

Возможности — как ресурсы, ресурсы — как возможности. В итоге всё выходило так, что Барклаю-де-Толли пришлось записать на себя ещё одно «поражение», а Кутузов получал все шансы спасти Россию даже после сдачи Москвы. Что тут скажешь, блестящий стратег!

Стратегия — это вовсе не те цели, которые вы для себя определяете. Да, само по себе это важно: нужно уметь ставить цели — формулировать, определять критерии достижения результата, но целеполагание и стратегия — совсем не одно и то же.

Цель — это, можно сказать, центр тяжести, который вы порождаете внутри системы, стягивая к этому центру имеющиеся у вас ресурсы и возможности.

Однако же увидеть эти ресурсы и эти возможности — как раз задача системного мышления.