Иностранец исчез так же неожиданно, как и появился. Валентин измученно растянулся на кровати рядом с ней, но через несколько минут поднялся и начал одеваться.

В три часа утра Катя, на подкашивающихся ногах, протрезвевшая, с тяжелой головой и измученным телом, садилась в такси. Валентин поехал с ней. Где-то на полпути он достал конверт, вынул отттуда пачку стодолларовых купюр. Пересчитал, отделил часть и протянул Кате.

– Твоя доля, – тихо сказал он.

Она отвернулась к окну. На московских улицах была глубокая ночь, и от этого казалось, что за стеклом не город, а страшная черная бездна. Она видела свое отражение, на которое сейчас меньше всего хотелось смотреть. Иногда стеклянный черный квадрат освещался скудным светом фонаря, и тогда черты ее лица расплывались, появлялась дыра, лицо исчезало, оставляя только нимб из волос. И с ним, казалось, исчезала она сама.

– Ты... этим часто занимаешься? – голос охрип, то ли от недавних стонов, то ли от долгого молчания.

Вопрос прозвучал тихо. Но он его услышал.

– Мог бы чаще, – улыбнулся он.

– Зачем?

– Что – зачем? – искренне удивился он.

– Зачем ты это делаешь? Ради денег?

– Нет, ради любви к искусству! – устало засмеялся он. – Скажи честно, ты получала удовольствие?

– Что ты имеешь в виду? – растерялась она.

– Ты знаешь, о чем я спрашиваю, – вдруг жестко сказал он. – Так вот, если тебе интересно знать мое к этому отношение, пожалуйста: я считаю, что такой заработок не хуже, чем, скажем, просиживать штаны в каком-нибудь кабинете, раздуваться от важности и заниматься дрочиловкой своих подчиненных!

– А зачем тебе я? – Этот вопрос был еще глупее, чем прежний, но она не могла удержаться. Ведь на самом деле знать это ей было важнее всего.

Но такси уже остановилось у ее подъезда. Стало напряженно тихо. Таксист, не оборачиваясь к ним, терпеливо ждал. Катя продолжала сидеть и вопросительно смотрела на Валентина.

– Подожди, старик, я провожу девушку до двери, а затем поедем на Воровского, – бросил он раздраженно таксисту и, повернувшись к ней, приказал: – Выходи!

Она вышла из машины и двинулась к дверям. Он схватил ее за руку и развернул к себе.

– Ты хочешь знать, почему я решил взять тебя с собой и делиться заработанным? – часто дыша ей в лицо, спросил он. – Потому что с тобой это делать приятнее. Поняла? И это единственная причина. Но если тебе не нравится, можешь отправляться в подворотни и отдаваться нищим мудакам бесплатно! Как ты понимаешь, на такую работу согласятся тысячи девчонок, и получше тебя. Мне стоит только свистнуть...

Ей стало страшно, таким злым она его никогда не видела.

– Я не думала... Это так неожиданно, – растерянно протянула она.

– А мне, кретину, казалось, что тебе нравится, что ты будешь благодарна, – он отпустил ее и повернулся, чтобы идти. – Ошибочка произошла, извините!

– Нет, ты меня не понял... – теперь уже она схватила его за рукав плаща. – Я – дура! Я... я люблю тебя... И мне...

Катя почувствовала, что по щекам текут слезы.

– Я очень тебя люблю, – уже громче повторила она. Ей казалось, что, когда эти четыре простых слова сорвались с ее губ, она покатилась с горы с такой быстротой, что дыхание остановилось и стало закладывать в ушах.

– Эй, а почему слезы? – он поднял за подбородок ее лицо, приблизил к себе и прикоснулся губами к мокрым глазам. – Меня любить не надо. Поняла? И не реви. Никогда не реви, я этого терпеть не могу. И никогда никому не признавайся в любви... Это слабость, и ее не прощают. Ну иди, иди...

Он мягко повернул ее и, слегка шлепнув по заду, толкнул вперед. Катя испуганно повернулась к нему.

– Когда ты придешь?

– Через пару дней. Отдыхай.

– Обещаешь?..

Но он уже сел в такси и уехал.

С тех пор Катя его больше не видела.

Полгода она провела в беспамятстве, каждый вечер кружась вокруг гостиницы, где они были в последний перед его исчезновением вечер, вглядываясь в каждого мужчину, хоть чем-то напоминавшего Валентина. Дома, на улице Воровского, он тоже не появлялся, окна там всю ночь оставались темными.

Катя разругалась с родителями, которые не понимали, что с ней происходит, бросила институт, перестала рисовать, только валялась на кровати и вздрагивала от каждого скрипа двери, надеясь, что это вернулся Валентин.

А затем она решила уехать за границу. Денег у нее почти не было, она соврала отцу, что едет учиться в Италию, и тот, поверив, дал ей на первое время две тысячи долларов. Но страна Микеланджело ее не привлекала. Через год Катя Бурова уже ходила по улицам Нью-Йорка.

Сознание внезапно вынырнуло на поверхность, зафиксировав скрип пружин. Кто-то сел на кровать рядом со мной. Я открыла глаза и увидела мужчину, снимающего с себя рубашку. В комнате было полутемно. Я приподнялась, гость тут же повернулся, и я увидела, что это Валентин. Он улыбнулся, мягко обхватил меня за шею и потянул вверх к себе для поцелуя. Затем лег рядом, крепко прижал к себе. Сознание снова погружалось в туман. Это мне снится, подумала я, Валентин не может знать, что я вернулась. Мне стало тепло и спокойно. Он целовал меня, гладил руками по бедрам и все время повторял:

– Моя хорошая, моя чудная... Девочка моя...

Так и с такими же искренними интонациями он говорил мне, когда целовал в то далекое подмосковное лето. Мне было тринадцать лет, я его боялась и боготворила. Теперь меня раздражал этот дежурный и фальшивый, как мне казалось, любовный шепот. Сознание с неохотой возвращалось в гостиничный номер. Эти слова относились к той девочке, которую он держал в объятиях двадцать лет назад, а сейчас с ним лежала взрослая женщина, случайно подсмотревшая чужое прошлое.

– Как ты узнал, что я здесь? – спросила я, откатившись от него на край кровати.

– Деньги, дорогая моя, деньги. Они делают возможным невозможное! – Он придвинулся ко мне и обнял за плечи. – Ты плохо себя чувствуешь? Ты устала, тебе надо отдохнуть.

Он всегда был уверен, что знает, что мне необходимо. Мне и всему человечеству.

– Прежде всего я должна найти брата, после этого я смогу отдыхать, – сказала я. – Твои «мальчики» хоть немного продвинулись в поисках?

– Да, кстати, твой брат... – он сделал вид, что старается вспомнить, о чем идет речь. – Странная штука, дорогая, но ведь у тебя, насколько мне удалось узнать, нет никакого брата. Твои родители остались в Москве. Отец слетел со своего высокого поста в министерстве нефтяной промышленности, там сейчас ворочают слишком большими деньгами. У него отобрали машину, шофера, дачу, все привилегии. Теперь он ходит на демонстрации коммунистов и ругает тех, кто распродает Россию по кускам. А мать твоя... Софья Николаевна Бурова болеет. И никакого брата нет. И никогда не было. Поэтому мне как-то не совсем понятно, кого мы ищем? Может, ты обьяснишь?