– Слишком многих уже посадили на кол, – заметил бывший начальник конницы Ибн-Маймун своему родственнику Ибн-Фирнасу, когда они ели виноград в прохладе стоящего на берегу реки особняка мудреца. – Как заставить людей сражаться, если их товарищей каждый день тащат на расправу и каждую ночь слышны их стоны и крики? Нет, конечно, он твой ученик и сын брата моей матери…

– Но он не доучился, – ответил мудрец. – Сдается мне – хотя я безупречный приверженец шариата, – что настала пора для небольшого послабления. Другие ученые люди со мной согласны, один из них – Ицхак, хранитель свитков. Хотя и не желая доходить до таких крайностей, до каких доходит секта суфиев, он вспоминает, что некогда в Багдаде существовал Дом Мудрости, и этот дом процветал под властью мутазилитов. Почему же в Кордове не может быть того, что было в Багдаде?

– У нас имеются и другие сообщения о том, что случилось после битвы, после того, как я и мои люди вынуждены были отступить, – сказал Ибн-Маймун. – Часть женщин халифа сбежала от захвативших их христиан, сушей и морем добрались они до Кордовы. Одна из них по рождению христианка, так что в ее преданности нельзя усомниться, ведь она отвернулась от веры отцов. Еще одну я взял в свой гарем, очаровательную черкешенку. Они тоже считают, что суровость халифа была чрезмерна и это объясняется его… э-э… мужской слабостью. Они также утверждают, что халиф напрасно во всем полагался на твоего ученика.

Ибн-Маймун бросил взгляд украдкой, чтобы выяснить, как воспринят его намек.

– Он больше не мой ученик, – твердо заявил Ибн-Фирнас. – Я лишаю его моей защиты.

Ибн-Маймун откинулся на подушки, вспоминая все выслушанные им от Мухатьяха угрозы и оскорбления и размышляя, кто из его людей лучше справится с задачей навсегда прекратить болтовню юного недоучки, а Ибн-Фирнас продолжал:

– Не присоединишься ли ты, когда у меня соберутся Ицхак и мои ученые друзья, чтобы послушать поэзию и музыку, побеседовать о том о сем?

– Непременно приду, – сказал Ибн-Маймун, отвечая любезностью на только что предоставленную ему свободу разобраться с Мухатьяхом. – И приведу с собой моего друга кади, – добавил он, подчеркивая, что готов со всей серьезностью отнестись к общему делу. – Кади очень озабочен положением в городе. Твоя поэзия поможет ему успокоиться. И разумеется, в стенах города только у него есть значительные вооруженные силы.

В полном взаимопонимании двое мужчин слушали песню рабыни и размышляли, один – об отмщении и власти, другой – о свободе и независимости ученых людей от невежд и фанатиков.

В Риме известие о выигранном сражении было встречено с радостью, звоном всех колоколов и пением «Te Deum». Поступившие чуть позже новости о том, что император разыскал Святой Грааль и поклялся возвести одного из своих советников на престол святого Петра, были восприняты совсем по-другому. Если бы все шло, как задумывалось, нынешний папа Иоанн VIII, изнеженный отпрыск влиятельной тосканской семьи, вообще бы ничего не успел узнать, судьба пришла бы к нему раньше, чем эта весть. Однако где-то по пути между лагерем императора и Ватиканским холмом произошла утечка информации. Кто-то, все еще хранивший преданность, предупредил папу, и тот, без промедления созвав самых верных, приготовился бежать из ставшего опасным Святого города в одно из семейных поместий. Когда новости услышал Гюнтер, некогда архиепископ Кёльна, а ныне кардинал при Ватикане, он отправился вместе со своим бывшим капелланом Арно и дюжиной германских мечников из своей охраны, чтобы успокоить папу и продержать его в изоляции до выяснения воли императора, но столкнулся с численным превосходством итальянских дворян, родственников и сторонников Иоанна. Стороны обменялись вежливыми приветствиями и изложили свои резоны, а командиры стражников оценивали друг друга. «Стилеты и надушенные волосы, – отметил германец, – значит, потайные ходы и удары в спину. А у нас нет ни кольчуг, ни щитов». «Неповоротливые прямые мечи и разящий запах лука, – подумал итальянец, – однако готовы пустить в ход и то и другое». Стороны разошлись, рассыпая заверения в дружбе и взаимопонимании.

Несмотря на просьбы не покидать свою паству, папа решительно оставил свой собор на холме, уехал из Рима. На фоне поздравлений с очередной победой Империи и выражаемой по этому поводу радости Гюнтер захватил контроль над курией, изгнал кардиналов, не принадлежащих к его нации и к его клану, стал готовиться к предполагаемым выборам нового папы. Он мог бы пойти еще дальше, но известие, что император остановил свой выбор на английском дьяконе Эркенберте, вызвало у Гюнтера некоторое разочарование в его детище, Ордене Копья, да и в самом императоре. Эркенберт – верный товарищ, это неоспоримо. Но папа Римский? Ранее Гюнтеру уже не раз приходила на ум другая, более подходящая кандидатура на этот пост в лице человека, который был одним из князей Церкви, а не простым дьяконом. Тем не менее было бы крайне желательно, чтобы место действительно освободилось, с этим нельзя не согласиться…

Но для этого понадобится армия. Впрочем, армия императора уже на подходе, движется вдоль прибрежных областей южной Франции и северной Италии, вот-вот войдет в Рим. По крайней мере так говорят.

В прохладной подземной пещере, где раньше была давильня оливок, Шеф внимательно рассматривал ряды крошечных свинцовых брусочков, плотно заклиненных в стальной раме. Он не пытался читать их. Читать он по-прежнему умел плохо, тем более недоступно для него было зеркальное изображение текста на незнакомом языке. В подобных вопросах он целиком полагался на Соломона. Шеф проверял только техническое исполнение. Литеры закреплены надежно, все имеют одинаковый размер и высоту. В конце концов Шеф удовлетворенно кивнул и отложил доску.

После рассказа Альфлед о печати халифа идея ставить на бумагу что-то вроде клейма сформировалась у них достаточно отчетливо. Но от клейма требуется только указать на владельца скота, и для этого достаточно одного-единственного знака. Скоро им стало очевидно, что тавро, состоящее из двухсот слов, потребует для своего изготовления целые годы работы и сразу станет бесполезным, если надо будет сделать хотя бы одно изменение в тексте. «Сделай отдельные печати или клейма, или как ты их назовешь, для каждого слова, как это было на факсимиле халифа», – предложил Шефу Соломон. Однако и от этого способа они отказались, как только прикинули, сколько нужно трудиться, чтобы вырезать все слова, причем некоторые – несколько раз. Тогда Шеф решил делать маленькие брусочки для каждой буквы, и с тех пор дело пошло. Искусные ювелиры вырезали на меди изображения букв и оттискивали в глине литейную форму. Затем в обожженную глиняную форму лили расплавленный свинец. И так снова и снова, пока кассы не наполнились свинцовыми литерами.

Первое же испытание показало, что буквы надо было вырезать в зеркальном изображении. Затем возник вопрос, как закрепить литеры. И как сделать такие чернила, чтобы смачивали свинец, но не расплывались на бумаге. Самой простой задачей оказалось придумать приспособление, которое прижимало бы закрепленные литеры к бумаге, целую страницу литер, а не один брусочек с подписью, как это было у халифа. Давильные прессы были известны на всем средиземноморском побережье, ведь основными продуктами местного земледелия были вино и оливковое масло, и то, и другое нужно было выжимать из ягод. Шеф просто взял оливковый пресс и подложил стальной лист под рамку с набранными литерами.