Когда они зашли к Ноэми, Эмберлин тут же принялась разглядывать фотографии на стенах. На некоторых была одна Лайл. Джонас узнал кадр с собой, но его лицо скрывалось за облаком, и Эмберлин никак бы не смогла его узнать. Он был рад, что фотографий Линка на стенах не было. Было бы странно, если бы Эмберлин увидела тут брата. Для надежности Джонас склонился над столом и спрятал портрет Линка под непримечательной карточкой с котом.

– Мне так нравятся ее работы. Ты не знаешь, где она хранит ручку с бумагой?

Джонас взял со стола маркер, но писать было не на чем: только блокноты и тетради с домашкой. Он поднял глаза на Эмберлин: она стояла у тумбочки, раскрыв дневник снов.

– Тут остались пустые страницы.

Она уже вырывала страницу, когда Джонас подбежал и попытался забрать у нее блокнот.

– Лучше не надо, – резко сказал он. – Это ее дневник снов. Она увидит, что там не хватает страниц, и взбесится.

– А я аккуратно. – Эмберлин прикусила губу. – Хотя, может, ты и прав. Если она огорчится, свали все на меня.

Она положила блокнот плашмя и, не заметив маркера у Джонаса в руке, вывела аккуратные жирные буквы ручкой с тумбочки Ноэми:

Она положила комикс с запиской туда, где раньше лежал дневник, и продолжила листать страницы.

– Так вот откуда она берет идеи для фото?

– Да, но нам, наверное, лучше не читать.

Джонас наблюдал, как Эмберлин листает страницы, как останавливается на абзацах, где упоминается имя Линка. Он чувствовал себя виноватым за то, что вообще в курсе, что это имя там есть.

– Ну, то есть это же не дневник, да? Просто сны. Так что ничего личного. Как думаешь, она ведь не будет против?

– Ноэми? Ты что, с ней незнакома?

– А вот тут про тебя, – сказала она. – «Мне приснилось, что я разрезала сердце на столько кусочков, что некоторые из них стали прозрачными…»

Она читала вслух, и Джонас не пытался ее остановить. Вот как он запомнил эту историю…

Жила-была на свете девочка, которая разрезала себе сердце на миллион кусочков. Она закопала их по всей земле, чтобы никто никогда ее не узнал. И лишь один кусочек никак не могла разрезать, красный и прочный, точно рубин. Мальчик, который любил ее, сохранил бы камень ее сердца, если бы она попросила, но он этого не заслужил. Вместо этого она отдала камень чудовищу, который утащил его на дно глубокой синей норы, которая тянулась без конца и без края. Она так и не рассказала об этом мальчику, и он так и не понял, что случилось. Конец.

– Что вы делаете в моей комнате?

При звуках голоса Ноэми Эмберлин захлопнула блокнот. Взгляд Джонаса метался от лица Ноэми к блокноту в руках Эмберлин и обратно. Хотя сам он ничего не читал, даже не касался страниц, ему страшно хотелось узнать, что ей про него приснилось. Теперь его желание, распластанное и распятое, как бабочка на листе картона, оказалось у всех на виду. Его мечты о том, как он станет жить в глубокой, непроницаемой пещере ее сердца, испарились; у Джонаса свело живот. На смену фантазиям пришло осознание: он сделал как раз то, чего она так боялась во сне. Нашел ее сокровенную часть и решил, что вправе туда заглянуть.

– Прости… – начала Эмберлин.

– Ноэми… – сказал Джонас.

– Выметайтесь из моей комнаты. Оба.

Она едва держала себя в руках, и от тихой ярости ее слова будто разрезали воздух. Эмберлин молча положила дневник на место. Ноэми, стиснув челюсти, кинула на нее злобный взгляд. Джонас с изумлением смотрел на нее: он не знал, что люди могут быть такого яркого розового оттенка. На него она даже не глядела.

– Мы искали бумагу, – начал жалко оправдываться Джонас. – Чтобы написать тебе записку. Эмберлин принесла…

– Я слышала, как вы читали, – сказала Ноэми, глядя на него, хотя это Эмберлин читала. – Пошли отсюда, быстро.

Эмберлин метнулась к двери и по пути наткнулась на Джонаса. Тот наконец вышел из ступора. Ему было страшно даже проходить мимо Ноэми, словно от его присутствия она переплавится во что-то неведомое. Когда он подошел ближе, она вся сжалась и отпрянула в коридор.

Джонас снова позвал ее по имени, положил ладонь ей на руку, но она сбросила его пальцы. За воспаленными веками сверкали ясные, точно омытые дождем, глаза. Она сдавленно заговорила, пытаясь сдержать слезы, но все равно расплакалась:

– Не трогай меня. Больше никогда не заходи в мою комнату. Не смотри на меня. Не говори со мной. Почему ты не мог поселиться где-нибудь еще?

Теперь она всхлипывала, не в силах остановиться, и голос зазвучал глухо, словно Джонас слушал его, приложив к уху стакан. Ноэми отошла к лестнице, и, когда Джонас снова попытался протянуть руку и позвать ее, она закричала без слов. Просто резкий вопль, полный животной ярости. С верхней ступеньки он наблюдал, как она побежала к двери и рванула прочь из дома.

– Прости, – сказала Эмберлин, становясь рядом с ним. – Я не знала, что это так ее расстроит.

Она широко распахнула свои узкие глаза и крепко прижала сумку к груди.

– Пойду за ней.

Джонас попытался пойти следом за Ноэми, но Эмберлин его остановила, схватив за руку.

– Слушай, Джонас… Я думаю, надо оставить ее пока в покое.

– С ней такое бывает, – сказал он. – Она расстраивается, что расстроилась, и переживает, что все начнут думать, что она слишком бурно реагирует. Не знаю. Не хочу, чтобы она так себя чувствовала по моей вине.

– Ну, раз ты уверен. Мне пойти с тобой? Будет лучше или хуже?

– Может, пока не иди. Если она правда хочет побыть одна, то пусть лучше разозлится на меня одного. Тебя отвезти домой? Я могу взять папину машину.

– Нет спасибо. Тут недалеко.

Эмберлин прошла с ним вниз, отставая на пару шагов. Когда они вышли на крыльцо, он попытался извиниться, но она потрясла головой, выдавливая из себя улыбку. Подбородок у нее наморщился.

– Тебе необязательно идти домой пешком.

– На самом деле я думаю, мне как раз хорошо будет пройтись, – мягко ответила она.

Как только Эмберлин завернула за угол и скрылась из вида, Джонас со всех ног помчался в сторону леса.

Ноэми позволила себе роскошь как следует поплакать от жалости к себе. Иногда поток слез и рыдания в голос действовали на удивление успокаивающе, когда вокруг не было никого, кто мог бы ее увидеть. Она доверяла лесу: он спрячет ее так, чтобы ее никто не нашел. Телефон то и дело вибрировал от сообщений, но она не обращала на них внимания. Она бежала сквозь деревья, спотыкаясь о ветки и сокрушаясь, что делилась с Джонасом Лейком чем-то личным. Как бы он ни оправдывался, она ненавидела его за то, что он стал читать дневник ее снов с кем-то посторонним. Это было хуже всего: не то, что он сам стал его читать, но что допустил кого-то другого в сокровенный мир ее подсознания. Тем более сестру Линка. Ей было безразлично, что они не потешались над ее дневником. Одно то, что они его прочли, заставляло ее жалеть, что она не швырнула блокнот в озеро.