Есть у него изречения и прямо ведославные, которые по традиции восходят к Заветам Белояровым:

«Духовная жизнь как ястреб и быстрее стрелы, но сумей ее удержать! И любовь идеал, неизменная красота – яркая, светлая. Для духа и для любви дальности нет, любовь никогда не устает, а у нее ног нет, она – та же стрела, вливается, радует и возрастает все более… а близость дает покой».

«Бога везде надо видеть – во всех вещах – во всем, что окружает нас, тогда спасемся. Будьте святы, как я свят, будьте богами по благодати».

Распутин делал и великие благие дела – дважды ему удалось отодвинуть начало мировой войны. А когда она, – несмотря на все его усилия и грозные пророчества, – началась, он ратовал за ее скорейшее окончание, даже за сепаратный мир с Германией, чтобы спасти Россию и саму монархию.

Икона: Григорий Распутин и царевич Алексей

Однако учение о любви, бывшее благом, глотком воли в народной среде, – в ином слое общества, среди отнюдь не закрепощенной петербургской знати, неизбежно обернулось новым видом «модного разврата»…

Тут следует сказать, что истинные светлые, носители ведославия, и тогда, и сейчас мало заметны. Их деятельность сокровенна. Следующие им, – добрые граждане, создающие крепкие семьи, трудящиеся на общее благо. Но более заметны всегда одержимые личности вроде Григория Распутина. Да, он вышел из ведославной традиции, проходил школу и у «хлыстов», но он же обратил «божью любовь» в публичное распутство (точнее, даже имитацию оного). Вероятно, тут сказалось и его «родовое проклятие», отраженное в самом прозвище Григория.

Если, конечно, все это не преувеличено и не есть только оговор, идущий от противников монархии и православия.

Понять взаимоотношение Григория Распутина с традицией лучше всего по отзыву о нем поэта и также «хлыста» Николая Клюева. Он вспоминал: «Братья-голуби привезли меня, почитай, в конец России… Там я жил два года царем Давидом большого Золотого Корабля белых голубей-христов, а потом с разными тайными людьми исходил всю Россию».

Встречался он в своих странствиях и с Распутиным, до того как тот сблизился с царской семьей. После, благодаря своей славе народного певца, он был представлен двору и вновь встретился у государя в Царском селе с тем же Распутиным.

Вот как он передает свой с ним разговор: «Семнадцать лет не виделись, и вот Бог привел к устам уста приложить… И был разговор… старался я говорить с Распутиным на потайном народном языке о душе, о рождении Христа в человеке… Он отвечал невпопад и наконец признался, что нынче ходит в жестком православии… Расставаясь, я уже не поцеловал Распутина, а поклонился ему по-монастырски».

То есть сам Распутин бывшему «брату» по общине отвечал, что он более не принадлежит «божьим людям». Он стал последователем своеобразного течения в христианстве «юродства по плоти» (таким, каким был византийский юродивый преподобный Симеон в VI веке), подразумевающего публичное изображение блуда для того, чтобы пострадать, быть биту, и в этом страдании и раскаянии возвыситься и обрести «святость». Ведь по ортодоксальному христианскому учению благодать и спасение дается только в покаянии, покаяние действенно только после большого греха, а одним из видов греха является похоть: не погрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься…

Надо ли говорить, сколь различно это учение с ведославной русской традицией, почитающей главным продолжение и процветание рода? Разнится это и с учением о «божьей любви» анастасиевцев, как древних, так и современных.

Однако избранный им путь юродствующего во грехе плоти столкнул и его самого, и монархию в пропасть. Денница своих присных возносит высоко, но потом они падают в самые глубокие бездны.

Можно сказать, что в начале XX-го века Григорий Распутин являл собой пример юродствующего сектанта, дошедшего до извращения традиции. Вот так в высшей власти скопчество сменила распутинщина…

А кто же в последние столетия представлял саму, подлинную традицию?

В те же годы сама традиция жила не в секте Кондратия-Петра и потом Распутина. Это только трагедия традиции. Носителями истинного духа ведославия, его философии, высокой поэзии являлись иные люди.

Их мысли, образы тогда, в начале XIX века, впервые вошли в литературу и навсегда запечатлелись в национальном сознании через творения А.С. Пушкина, основанные на сказках его няни Арины Родионовны.

Между прочим, можно найти в тех сказках и отношение ведославия к скопчеству. Вспомним скопца и его золотого петушка, дающего советы о том, откуда ожидать рать царю Додону («Сказка о Золотом Петушке»). Здесь явный и понятный современникам намек на совет, который император Александр I брал у старца Кондратия перед сражением под Аустерлицем.

Обратим внимание и на традиционные, сугубо ведославные образы в творчестве А.С. Пушкина. Известное и по «Ведам Руси» сказочное Лукоморье, остров Буян – не сочинены поэтом. Это сама ведославная традиция. Заглянем в его фольклорные записи (кстати, единственный раз они были опубликованы в 1935 году в книге «Рукою Пушкина»).

«У моря, в Лукоморье, стоит дуб. На том дубу золотые цепи, и по тем цепям ходит кот. Вверх идет – сказки сказывает, вниз идет – песнь поет».

Имеется также и такая запись: «За морем стоит гора, и на горе два борова. Боровы грызутся, а меж ними сыплется золото и серебро». Потом в своей сказке Пушкин двух боров заменил белочкой. И если боровы связаны с Вышнем, являвшимся в образе Кабана, то белочка – священное животное Велеса.

Н.Н. Ге. Пущин в гостях у Пушкина (и Арины Родионовны)

Описаны А.С. Пушкиным со слов Арины Родионовны и морские богатыри: «Тридцать отроков точь-в-точь, они равны голосом и волосом, и лицом, и ростом, а выходят они из моря по одному… впереди старик». Есть и пушкинская запись о 12 братьях-богатырях (заметим, зодиакальное число).

Интересно также описание героя сказки, ставшего после пушкинской редакции царевичем Гвидоном (имя брата Буса Белояра!). В оригинале Арины Родионовны он рождается у царицы… 34-м! То есть царица рождает не одного царевича, а сразу 33 (сакральное число, равное количеству созвездий-богов), а затем и 34-го. Далее записано так: «Царица разродилась 33 мальчиками, а 34-й родился чудом – ручки по локотки золотые, во лбу звезда, в заволоке – месяц». Потом их, как и в сказке Пушкина, заточают, но не в одну, а в две бочки: в первую – 33 царевича, а во вторую – царицу и 34-го младенца. Они попадают на некий остров, где и встречается чудо-царевич и Морская Царевна.