Довольно с нее и того, что произошло с Владимиром. Анна до сих пор не могла смириться с тем, что он изменился. Конечно, болезнь оправдывала его беспамятство — Анна и прежде знала подобные случаи, но она и представить себе не могла, что когда-нибудь это коснется ее самой. И ей придется видеть, как венчанный супруг отзывается на чужое имя и уходит с чужой и даже враждебной ему женщиной, уверенный, что все это — настоящее: и его имя, и его новая жизнь, и эта разлучница.

Тяжесть пережитого — потеря Энрике и трудный путь домой — на время отвлекли Анну от мыслей о Владимире, но в миг их встречи она впервые начала осознавать всю глубину пропасти, разделявшую их сейчас. Она увидела, что «пан Янек» отнесся к ней с сердечностью, он был предупредителен и даже нежен, наверное, на какое-то мгновение почувствовал волнение крови… Но это была обычная тяга мужчины к привлекательной женщине, горячо и страстно убеждавшей его в существовании тайной, почти мистической связи между ними.

Новый Владимир видел в ней кого угодно: искусительницу, женщину, обезумевшую от горя утраты близкого человека, — только не ее саму, Анну, жену и мать его детей. И потому для Анны вежливый интерес «пана Янека» к ее появлению на его пути казался еще большим злом, чем равнодушие, которого вполне справедливо было бы ожидать в этом случае от бесконечно чужого ей человека.

Анна уже сожалела, что поторопилась с той встречей. Быть может, действуй она умнее, расчетливее, ей удалось бы постепенно войти в его доверие, заставить увлечься собою по-настоящему, а потом припомнить то, что он потерял. А быть может, память и сама вернулась бы к нему — понемногу, пока он вспоминал бы ее поцелуи, ее объятия, и эта — истинная память — вытеснила бы, наконец, ту, что придумала для него подлая Калиновская.

Увы, с другой стороны, после того, что ей рассказал Энрике о коварных планах «синьоры Ванды», Анна понимала: у нее не осталось бы времени на столь долгий путь к тайникам сознания Владимира. Судьба не дала ей времени на то, чтобы терпеливо подбирать ключи к тем дверцам его памяти, что закрылись, когда он был ранен в злополучный день. Ей надо было спешить, а у поспешности — одни недостатки. И сейчас Анна переживала, решая, оттолкнула ли она навсегда «пана Янека» своей горячностью или, наоборот, заставила задуматься и самому поразмышлять над теми или иными несоответствиями в своей жизни.

Понимая, что подобное беспамятство возможно, Анна никак не хотела смириться с тем, что все это — не притворство и что Владимир действительно все забыл. Произошедшее с ним казалось ей какой-то дьявольской игрой. Неужели, увидев ее портрет в медальоне, он ни на минуту не засомневался в той «правде», которую еще недавно внушали ему? Неужели он не только ослеп и оглох, но и перестал думать, и теперь всем в нем распоряжалась Ольга — особа хитрая и беспринципная?

Поначалу Анна обрадовалась, услышав, что следы Владимира опять ведут в Париж. Здесь она надеялась привести его к детям, к Варваре, которая знала много лечебных рецептов и не таких потерявшихся поднимала. Но теперь эти ее надежды развеялись. Она приехала к опустевшему дому, без малейшего намека на то, где находятся ее близкие и что с ними случилось. Но Анна не собиралась отступать.

Ее отличительной чертой всегда была уверенность, что все еще впереди. Анна знала цену отчаянию, но никогда не поддавалась ему настолько, чтобы терять желание жить и перу в перемены к лучшему. И даже сейчас, когда она убедилась в серьезности болезни супруга, Анна не утратила надежды на его спасение. Просто путь, который ей необходимо было пройти для этого, оказался чуть длиннее и тернистее, чем прежде она представляла себе.

Анна вообще не умела сдаваться — ни на милость победителя, ни под давлением обстоятельств. Препятствия делали еще упорнее, неудачи заставляли собраться с мыслями и укрепить волю. И если она оглядывалась назад, то лишь для того, чтобы удостовериться, что свет — впереди.

* * *

— Анастасия Петровна, голубушка! — Киселев так обрадовался ей, что Анна поняла: граф не верит своим глазам, и, значит, родные уже не чаяли ее увидеть. — Мы волновались за вас! Как только пришло сообщение о революции в Ломбардии, ваши домашние потеряли покой. Присаживайтесь и расскажите скорее, как вам удалось все это пережить!

— Мои домашние волновались? — растерялась Анна. — Значит, они живы?..

— Да что вы такое вообразили? — удивленно воскликнул Киселев. — Все живы-здоровы. А когда начали поступать известия о событиях в Италии, так ваш учитель по два раза на дню ко мне прибегал, все интересовался, нет ли чего нового, переживал, где вы да как вы.

— Павел Васильевич? — с облегчением вздохнула Анна. — Но почему он сам не объявился мне при возвращении? И почему дом пустой?

— А-а, — понимающе протянул Киселев, — простите, я не сразу догадался, что вас так испугало. Нет-нет, все в порядке…

И граф рассказал ей о недавних событиях в Париже, об эпидемии, которая коснулась и ее дома. По словам Киселева, об опасности никто и не думал — Корфы всегда жили обособленно. Санников на время ее отъезда совсем перебрался к ним, на Монмартр, а супруги Боннэ даже боялись выходить на улицу, особенно в дни июньского восстания, когда город сотрясало от взрывов и орудийных залпов. Однако вскоре мадам Боннэ сообщили, что ее мать серьезно больна, и она поспешила ей на помощь.

Мадам Боннэ увезла детей к родственникам мужа, служившим по садовой части в одном из имений в пригороде, а потом принялась ухаживать за матерью, но, как оказалось, здоровье пожилой женщины было уже серьезно подорвано, и болезнь стремительно одолела ее. А вскоре, не успев погоревать о смерти жены, захворал отец мадам Боннэ. Он тоже сгорел в одночасье, и несчастная служанка Анны, надорвавшись от потерь, заболела сама. Месье Боннэ вынужден уйти от Корфов, чтобы сидеть с метавшейся в лихорадке супругой. Санников с ведома Варвары выдал ему довольно значительную сумму, которая могла поддержать месье Боннэ и позволила бы оплатить услуги врача.

Варвара, однако, заволновалась, не коснется ли эпидемия и детишек. Они, правда, не покидали дома, но кто знает, насколько живуча и пронырлива эта зараза. Санников попытался увезти детей и Варвару к кому-то из знакомых, живших за городом, но потом оставил эти попытки. Один из его друзей и сам был болен, у другого догорала от чахотки, прогрессировавшей после перенесенной холеры, любимая. И тогда, посовещавшись с Варварой, он пришел к Киселеву.

— Днями я получил письмо от вашего учителя из Петербурга, — сообщил Киселев, — вы можете быть спокойны. Дети и нянька уже вне опасности. Господин Санников лично проводил их в Двугорское, так что их здоровью ничто не угрожает. И я думаю, вам следует немедленно уехать к ним.

— Я весьма признательна вам, Николай Дмитриевич, за заботу о моих близких, — растроганно отозвалась Анна. От сердца, наконец, отлегло. — Но я не могу тотчас последовать вашему совету. Здесь, в Париже, у меня есть еще дела, и в них мне тоже будет необходимо ваше содействие.

— Надеюсь, вы оставили эту неразумную мечту разыскать Владимира Ивановича? — осторожно осведомился Киселев. — Я написал в министерство — вам будет выделена солидная пенсия, и в любой момент мы готовы оказать вам помощь в воспитании детей. Не сомневайтесь, ваш сын получит хорошее место в корпусе и может рассчитывать по достижении возраста на достойное образование и приличную службу, вероятно, даже по нашему департаменту…