— Но зачем мне жизнь без тебя? — одними губами произнес Энрике, и Анна вынуждена была отвернуться — слезы лились из ее глаз.

Она смочила платок в быстро потеплевшей воде (кувшин стоял на низеньком табурете рядом с кроватью, где лежал Энрике) и снова стала протирать лицо юноши. И только сейчас заметила, как странно покраснел и обуглился прежде неприметный шрам на его щеке. Очень странный шрам… Как будто его нанесли чем-то очень тонким, ювелирно тонким, возможно рельефом оправы перстня — прокололи и взрезали кожу там, где она нежнее всего, на скуле, по диагонали от глазницы. Вчера шрам казался незначительной царапиной — сегодня, при свете дня, он испугал Анну.

— Позвольте поговорить с вами, синьора, наедине, — тихо сказал врач, осмотрев пациента, и кивнул в сторону двери.

Когда лекарь вышел, Анна ободряюще взглянула на Энрике, и ее сердце сжалось от боли. Еще недавно мужественный и статный красавец был лишен сил, и жизнь, похоже, покидала его. Энрике уже не мог пошевелиться, и все доставляло ему мучения — каждый издох, любая попытка посмотреть в ее сторону… Анна боялась оставить его, таким слабым и беспомощным он казался.

— Идите, — медленно, почти по слогам произнес Энрике. — Я не умру, не дождавшись вашего возвращения…

— Скажите, это не заразно? — пытал врача хозяин трактира, когда Анна ненадолго покинула комнату, где лежал Энрике.

— Успокойтесь, — заверил тот. — Для вас болезнь этого человека не представляет никакой опасности, равно как и для остальных в этом доме и в этом городе.

— Так что же это? — недоуменно спросила Анна, когда хозяин, хотя и не удовлетворившись до конца ответом врача, принужден был под укоряющим взглядом доктора оставить их наедине.

— Я не знаю, синьора, кто вы, куда держите путь, и какие обстоятельства преследуют нас, — тихо сказал врач. — Но прежде, чем все объяснить вам, желал бы понять, в каких отношениях вы находитесь с этим человеком, не враг ли он вам или муж, с которым вы желали бы развода и наследство которого имеет для вас значение.

— Что за нелепые вопросы вы задаете мне?! — гневно воскликнула Анна. — За кого вы принимаете нас? Жизнь этого человека дорога мне так же, как и моя ему. И если бы вы сказали, что для его спасения от меня потребуются невозможные жертвы, я пошла бы и на это. Разве вы не видите, как я страдаю? И именно оттого, что так страшно страдает он.

— Простите, синьора, если я вас обидел, — смутился врач, — но все же вы не ответили на мои вопросы: кто вам этот молодой человек и кто вы ему?

— Ваше поведение оскорбительно! — с вызовом сказала Анна.

— Мне непонятно ваше упорство. Я прошу вас ответить на мои вопросы, или я вынужден буду обратиться в полицию, — разозлился врач и сделал вид, что собирается уходить.

— Послушайте, доктор, — Анна умоляюще схватила его за рукав, — помогите ему, и мы уедем! Этот молодой человек спас мне жизнь, но если хотя бы одна живая душа узнает, что он сражается в отряде Гарибальди, ему грозит неминуемая гибель.

— Но он и так умирает, — пожал плечами врач.

— Нет! О нет! — Анна была близка к обмороку. — Что вы такое говорите?! Ведь это лихорадка! Это всего лишь лихорадка!

— Увы, синьора, — покачал головой врач, — часы и даже минуты жизни вашего спутника сочтены, но причина его смерти — не лихорадка. И не считайте меня извергом или доносчиком. Я вырос в Генуе, учился своей профессии у отца синьора Гарибальди, но не случайно задавал вам все эти вопросы. Сейчас вы почти убедили меня в искренности вашего горя, и я не стану звать полицию, хотя и обязан сообщать о случаях насильственной смерти, ведь это, как-никак, преступление.

— Насильственной?.. — растерялась Анна. — Что это значит?

— Ваш спутник был отравлен, примерно… — врач посмотрел на позолоченные часы на цепочке, прикрепленной к карману его жилетки. — Думаю, это случилось часов шесть назад. Яд, судя по всему, попал в его организм из раны, которая была нанесена каким-то мелким острием…

— Перстень… Это был перстень… — прошептала Анна.

Она вдруг совершенно отчетливо вспомнила, как сверкнул на пальце Калиновской мистический темно-синий сапфир, когда она боролась с Энрике, вырывавшем у нее из рук пистолет после выстрела Ольги там, в церкви.

— Что вы говорите? — прислушался к ее шепоту врач. — Перстень? Вполне возможно, я как-то сразу не подумал об этом. Да-да, это мог быть именно он. Однако я не заметил перстня ни у вас, ни на руке вашего спутника.

— Энрике пытался остановить убийцу, — расплакалась Анна. — Он защитил меня от пули и принял на себя в отместку от убийцы яд.

— Сочувствую вам, но уже не сумею помочь, — отозвался врач.

— Так надежды нет? — глухо спросила Анна. Свет померк в ее глазах.

— Увы, — развел руками доктор, — судя по всему, этот яд поражает организм постепенно. Поначалу его действие сродни вину. Человек чувствует, как кружится голова, в теле появляется непривычная легкость. И лишь когда отрава проникнет в каждый уголок его тела, все разрозненные капельки яда, как по сигналу, начинают свою разрушительную работу. А дальше… дальше происходит то, что случилось с вашим спутником.

— Вы можете облегчить его страдания? — тихо спросила Анна.

— Я могу дать ему лекарство, которое лишит его сознания на весь тот срок, что отведен ему для мук. Но вы должны предупредить его об этом эффекте препарата. Я встречал случаи, когда люди желали до конца оставаться в сознании и видеть мир и лица своих близких, пока еще могли видеть. Пока не наступал полный паралич…

— Хорошо, я поговорю с ним, — кивнула Анна и, утерев слезы и стараясь казаться спокойной, вернулась в комнату.

Энрике терпеливо выслушал ее, и по тому, как он через силу двигал бровями, Анна поняла, что молодой человек пытается сосредоточить взгляд, но веки уже почти не слушались его. Все его тело словно одевалось прямо на глазах в каменный костюм и превращалось в скульптуру с неподвижно застывшим, когда-то таким прекрасным торсом.

— Пусть сбудется то, что предначертано, — прошептал Энрике, напомнив Анне ее же слова.

— Чем я могу облегчить твои страдания? — Анна попыталась взять его за руку, но она была холодна, как лед, и тяжела, как камень.

— Я хочу исповедаться…

— Я позову священника, — Анна собралась метать, но увидела, как мучительно исказились черты молодого человека. — Что, что такое? Тебе больно?

— Мне больно потому, что я виноват перед тобой. Позволь мне облегчить душу, и тогда боль отступит… — голос юноши становился все слабее и слабее, и Анна наклонилась к самому его лицу, чтобы слышать его слова. — Прости, я обманул тебя… Я хотел увезти тебя. Я видел — ты узнала мужа, я понял — он пытался вспомнить тебя. Я не хотел, чтобы это случилось… Я вез тебя в Геную, там мы сели бы на корабль до Марселя, а дальше ты поплыла бы со мной домой, в мой прекрасный Монтевидео.