Стойка бара — груда искореженного алюминия. Слюда расплющенных иллюминаторов, пульсирующие блошки лампочек. На высоких табуретах в застывших позах сидят пятеро. Локти на стойке, унылые спины. Блики стробоскопа поджигают волосы.

На всю стену за стойкой плоский экран. По застывшему лицу Такеши Китано скачками ползут титры чата.[18]

Balda >Ничего страшного не происходит, просто живем дальше.

RedderiK > Модератор этого чата — отстой и огрызок.:-((

Stenka > Ау, Gluk! Если ты здесь, беги в приват. Kiss-s-s-s-s-ses!

Bbking > Есть домик в Барселоне. Десять койкомест. На круг — по пятьдесят с носа. Мы с Lada, Popik + Ulitka заселяемся в сентябре. Желающие классно затусить шлите мыло на [email protected]

GALa > Угадай, что сейчас на мне? Ни-ча— во!:-)

Такеши Китано[19]поднимает пистолет. Следующий кадр: двое в креслах на фоне синей стены. Взрываются головы. По синему текут красные хризантемы.

Титры чатового бреда равнодушно прыгают по пятнам крови.

Луч прожектора высвечивает фигуру девушки у бара. Оранжевый всполох волос над узкими плечами. Белый шелк горит ослепительно-фосфорным огнем. Свободный штырь табурета рядом.

Ронин выбирает цель, беззвучно приближается. Забирается на табурет. Оглядывается.

В сиреневом облаке тонут дергающиеся силуэты. Азбука пляшущих человечков. Сэмплированные стоны из динамиков; музыка, осязаемая и гипнотизирующая, через поры проникает в тело.

Столешница стойки бара — черное зеркало. Под правым локтем отражение женского лица: азиатские скулы, капризный рот, черные провалы глаз, ореол оранжевого огня над головой. На свое отражение Ронин не смотрит.

Над стойкой всплывает лицо. Скалит зубы в улыбке. Приближается.

Мулат или латинос. Смоль волос и глаз, кожа цвета кофе с молоком.

— Привет, — читает Ронин по темным влажным губам.

— Водки, — отвечает Ронин. — Сто.

Тайфун музыки выдыхается, затухающие удары прибоя катятся от стены к стене.

Ронин отчетливо слышит вопрос:

— Ты хорошо подумал?

Беззвучно работает проектор цветомузыки. По лицу бармена ползет зеленое пятно света, стирая радостное выражение. Теперь на округлом лице написана смертная тоска.

Губы пляшут, выплевывая глухие булькающие звуки:

— Мэн, подумай лучше над этим: одного китайского чувака, когда он медитировал над образом бабочки, торкнуло так, что он уже не понимал, кто он: то ли чувак, заморочившийся на бабочке, то ли бабочка, медитирующая над образом китайского чувака. Мэн, клянусь, я сам это видел: седого китаезу и бабочку у него на ладони. Это было очень давно, когда я умел быть и бабочкой, и даосом одновременно. А потом полковник Квантунской армии, умирая от жажды, попросил меня помочь ему совершить обряд сэппуку;[20]кругом была горящая степь, а в ней только русские танки и гниющие трупы людей и сусликов, и мне пришлось согласиться. Он доверил мне свой родовой меч-катана, которому в тот самый день исполнилось пять веков, мэн, пять веков безупречного служения, это что-то да значит, полковник сказал, что смерть легче пушинки, а долг тяжелее горы, и я не стал спорить, он готовился уйти к своим предкам, добавив к их пяти столетиям воинского стажа свои тридцать семь, а я был лишь стариком, умеющим играть в бабочек. Я отмахнул ему голову в тот самый момент, когда лезвие малого меча закончило свой мучительный путь от левого ребра к правому и кишки полезли наружу, но полковник еще мог осознавать боль, именно в этот священный момент я и нанес свой удар милосердия. Ни взмаха крыла бабочки раньше, ни бесконечностью позже! Мэн, именно тогда, оказав последнюю услугу моему случайному другу, я четко увидел твое лицо. Не кем ты был, а кем ты еще не родился. Потребовалось три жизни, мэн, три жизни: жизнь гейши в публичном доме Гонконга, жизнь норвежского подводника и жизнь собирателя красных муравьев в амазонских лесах, чтобы колесо сансары бросило меня сюда и сделало тем, кем ты меня видишь, чтобы я смог опять увидеть тебя и сказать: «Аригато, сэнсей!» Мэн, я рад, что тебе удалось продраться через горящий гоалинь, убежать от русских танков и не замерзнуть в сибирских лагерях. Прими это в дар, мой случайный друг. Пусть она напомнит тебе ту бабочку, что ты согрел в своих ладонях.

Закончив бредить, бармен ставит на стойку высокий стакан, наполовину заполненный золотистой жидкостью. Разжимает ладонь и всыпает в стакан пригоршню алмазов. Внутри жидкости преломляется свет и распускаются крылья тропической бабочки. Зеленая соломинка, погрузившись в стакан, протыкает ее насквозь.

Ронин пальцем подбирает со стойки не попавший в стакан бриллиантик. Острый кристаллик обжигает кожу. На глазах превращается в выпуклую каплю. Ронин слизывает ее. На языке вкус горного льда.

— «Золотая бабочка Замбези». Фирменный коктейль. За счет заведения, — произносит бармен булькающим голосом. — Добро пожаловать в независимую республику старателей и охотников за черепами.

— Амстердам, — хрипло выкрикивает обладательница оранжевых волос.

Руки бармена ныряют под стойку, выставляют подставку с лабораторными колбами. Внутри них колышется изумрудная жидкость.

— Коктейль «Амстердам». Одна ошибка — и тебя нет, — с милой улыбкой шутит бармен.

— Пошел ты, — роняет оранжевоволосая.

Указательный палец с черным, хищно заостренным ноготком плывет над пробирками. Клюет крайнюю.

Динь-динь-динь.

— Ты хорошо подумала, Эш? — с притворным страхом спрашивает бармен.

Кивок оранжевой головы.

— Скажи волшебное слово, детка.

— Фак, — четко артикулирует Эш.

Бармен скалит зубы. Насыпает в колбу пригоршню ледяных алмазов. Вытаскивает из подставки, толчком придвигает к девушке.

— Счастливого пути в Амстердам, милая. Передай привет Ван-Гогу и всем нашим! — напутствует бармен.

Девушка хмыкает и тянется губами к краю наклоненной колбы. Изумрудная змейка вползает в приоткрытые губы.

Тонкую шею намертво обхватил кожаный ошейник. Дрожит и пускает искорки стальное колечко.