Это продолжалось недолго. Морл легко оттолкнул девушку, и Фейри без сил опустилась на пол. Камил встревожился. Слишком хорошо он помнил припадок божественной супруги после подобного же общения с Морлом. Приступ абсолютного равнодушия. А за ним – тихое помешательство, безумие.

Но, наверное, Фейри была все же сильнее, чем та, одурманенная наркотиком супружница. Фейри было гордой, непокорной, стервозной. Только в умелых мужских руках становилась мягкой, податливой, как земля после дождя. А разве Морл – мужчина? Он – Божество. Нелюдь. И пальцы его – голодные ищущие твари.

Морок безразличия не объял ее разум, хотя бессилие и сковало тело. Обнаженная, она лежала на ковре, и глаза не смотрели на Морла. Но губы двигались, и произносились слова. Морл не забыл своего обещания поговорить о том, что нужно ей от него. Толстяк отметил про себя, что хозяин не потерял интереса к тайному ордену сумасшедших письменоносцев. Напротив, что-то замышлял. «Он хочет отдать им Опекунов, – вспомнил толстяк и усмехнулся: – Ведь он же добрый волшебник, исполняющий желания. Милосердное и всесильное Божество».

– Я знаю, что противен тебе, – сказал Морл. – Ты смелая.

– Большинство мужиков противны. Это скажет тебе любая баба. Они грубы, вонючи, покрыты шерстью и кичатся превосходством. Но чтоб получать от них удовольствие, необязательно быть смелой. Скорее умной. К каждой вещи нужен умный подход. Мужик – такая же вещь.

– Я – тоже вещь? – спокойно спросил Морл. – Какие у меня функции?

Фейри не отвечала.

– Что ты хочешь получить от меня? – помог ей слепой. – Говори, я желаю заплатить тебе за твои услуги. Все, что хочешь. Для меня нет невозможного.

– Кто ты? – спросила Фейри.

– Я? – Слепой задумался. – Скорее всего, никто. Или тот, у кого ты можешь просить чего угодно. Это не имеет значения.

– Но я знаю, кто ты, – немного удивленно произнесла Фейри.

– Кто?

– Наблюдатель. Ты наблюдаешь за нами. И тебе нет дела до наших желаний. Ты только исполняешь чужую волю.

– Да, – негромко откликнулся Морл. – Может быть.

«Я исполняю волю своего голода, – подумал он. – Того ненасытного, который внутри меня и велит мне жить, чтобы есть. Но мне есть дело до ваших желаний. Исполняя их, я приближаю миг опустошения моей кормушки. Ибо я хочу умереть».

– Оставим в покое меня. Мы говорим о тебе. Твое слово, женщина.

– Ладно, – сказала Фейри. – Я хочу… – Она помедлила, затем назвала свое желание: – Абсолютная реальность.

– Что? – переспросил слепой.

– Я хочу перешагнуть грань неистинного.

– Ты находишься в моем доме. Значит, ты уже перешагнула ее.

Фейри удивленно распахнула глаза и посмотрела вокруг. Стены, потолок, мебель мало походили на то, что обещало священное знание ордена.

– Это обыкновенный дом. Что в нем истинного?

– Что делает истину истиной? – усмехнулся Морл.

– Тайна, – не задумываясь сказала Фейри, села на полу и тряхнула волосами.

– Вот как. Какая же тайна тебе нужна? Их много.

– Та, что дает могущество и власть над мирозданием.

– Насколько мне известно, существует две таких тайны, – соткровенничал Морл. – Которая из них?

Тайна «опекунов» и тайна молельного дома. Первая отдала ему во владение весь мир. Вторая, возможно, убьет. Потому что он не смог убить ее. Но, может быть, еще не поздно попытаться вновь.

Однако он не мог сказать, которая из двух тайн сильнее и способна дать больше могущества. Его сожженные руки ничего не значили. Морл и сам легко проделывал такие фокусы – огонь был послушен ему.

Фейри растерялась.

– Две? Какую же выбрать?

– Наверное, ту, которую выбрал я? – подсказал Морл.

– Наверно, – согласилась девушка. – Ты был там?

– Где?

– В абсолютной реальности.

– Был. Один раз. Двадцать лет назад.

– Меня тогда еще на свете не было. Как она выглядит? Ой, – сказала она, поглядев на черные очки слепого.

– Никак не выглядит. Чтобы увидеть это, человеческое зрение не нужно. Так ты хочешь туда?

– Угу, – кивнула честолюбивая гордячка и спецагентка. – Хочу. Отправь меня туда.

Морл покачал головой.

– Не сейчас. Когда-нибудь.

– Когда? – настаивала Фейри.

– Ты подскажешь мне, когда придет время. Рано или поздно оно обязательно придет. И скорее рано, чем поздно… Сейчас можешь идти. Сегодня ты мне больше не нужна.

Сказав это, Морл снова отстранился от внешних звуков и движений, оцепенев телом и раскрыв ворота далекой памяти. Он не слышал, как возилась со своей одеждой девушка, как на дрожащих ногах шла к дверям и как пыхтел над ней в коридоре толстяк, поднимая ее, когда она упала, обессиленная им, Морлом. Он забрал у нее совсем мало. Какое-то время она еще сможет немного подкармливать его собой. Но, конечно, как он и думал, девушка проигрывала сравнение с электронным пианино. Живое так быстро истощается…

Меж тем память снова дарила возвращение в абсолютную реальность, куда он тщетно стремился все эти годы. Он побывал там единожды, в то самое время, когда рождался его сын, а вокруг стояли «опекуны» и в воздухе висели чужие, непонятные слова нечеловеческого языка. Его сын должен был пойти за ним в абсолютную реальность и, в отличие от него, остаться там навсегда. Морл не отдал его, обменяв на дюжину никчемных «опекунских» жизней.

Он хотел вернуться туда и остаться насовсем. Но отзвуки той реальности, жившие в нем, говорили, что он должен быть в мире людей, пока тот еще существует.

Тот день запомнился Морлу как бесконечный путь в сухой пустыне, сыплющей в лицо колючим песком, царапающей горло и легкие раскаленным пламенем воздуха, погребающей неосторожных, потерявших дорогу под волнами барханов, которые лениво перебираются с места на место. Каждая песчинка доставляла ему страдания тем, что впечатывалась в сознание и в память слишком глубоко, слишком безжалостно. Собственно, память о том дне и состояла сплошь из этих злых, жестких песчинок. Песчинки складывались в нескончаемую цепочку, уходившую за край Земли, в небытие, и снова возвращавшуюся в дом, окруженный лесом, отныне ставший собственностью Морла и центром мира.

Весь мир стал его собственностью после той ночи.

Камил теперь не отходил от него ни на шаг. Спал в соседней комнате, еду готовил сам – такое хобби, объяснил, – на тревоживших покой Морла «опекунов» едва не шипел. Злата же нового слугу возненавидела. Морл попросил его не пускать девушку к нему, но присматривать на ней, чтобы чего не натворила с собой или с ребенком. Камил был дотошен и умудрялся находиться в двух местах сразу: рядом с хозяином и – тенью – возле нерадивой будущей мамаши. Был одновременно ее цербером, поясом верности и неумолимой материализацией «сухого закона». Несколько раз он вытаскивал ее из чужой постели. Бывал за то покусан и обложен искусной руганью. Много раз обнаруживал ее в компании бутылки крепкого и беспощадно разлучал с каждой новой такой подружкой. Бывал бит слабыми кулачками, исцарапан и залечивал моральные травмы содержимым отнятых бутылок. Однажды вынул ее из бассейна с ножиком в руке – собиралась перерезать вены. Был за то обмочен обильными слезами, затем послан далеко и надолго. В общем работы хватало.