– Не понял! Ты кошку свою Морой зовешь? Печальный финал...

– Кошку можно и в сумке нести, – заметила Надежа.

– Уверяю вас, милая Надежа, вы ошибаетесь. Удобство зверя очень важно.

– Надежда! Что ж, весь троллейбус должен на уши встать из-за каких-то кошек?

– Да-да, Надежда, извините! Думаю, что даже и весь троллейбус. Вот у моей Моры клаустрофобия. Она боится замкнутого пространства. Представьте, как ее в сумку? Она всю жизнь заперта! Всю жизнь... Поэтому пусть уж у них будут рюкзачки, у ваших ребят...

– Зачем нас сюда понесло? Я в детстве училась рисовать Вольтера…

– Печальный финал... – заметил дядя Лева.

Муся вьет веревочки, плетет шляпки. Она делает почти то же самое, что Надежа. Только у Надежи больше права ответственности, у нее художественное образование, а у Муси – швейное. А дядя Лева с токарным по дереву станком – хозяин. Он реализует товар. И мастерская – его. Удивительно, какие разные на свете существуют мастерские! В одних изготовляют ширпотреб или дрянь, в других вещи настоящие, даже ранимые в своей одушевленности.

Мастерская располагается в Лялином переулке. У входных помпезных дверей висит табличка: «Государственная инспекция по маломерным судам». Но есть и черный ход. Дядя Лева, Надежа и Муся сидят в цокольном этаже. Шляпки мастерят из бечевы. По стенам время от времени оживают и шумят канализационные трубы. А ржавь от труб тихо расползается причудливыми узорами, и даже плетется по потолку. На станке дядя Лева выпиливает украшения, разные деревянные цацки для шляпок. Но это – между делом. Потому что его главное дело – реализация товара. Бумажное – тоже. Но бумажное – и есть бумажное. А на станке он однажды отпилил себе палец. А еще два он отпилил раньше, давно.

Надежа и Муся плетут, клеят, ваяют. Желтая лампа над их столами раскачивается на длинном проводе, как груша на веревочке. Надежа придумывает и набрасывает на бумаге разные фасоны. Раньше придумывала Хижина. Но теперь Хижиной нет. И теперь дядя Лева одобрительно хмыкает на рисунки Надежи.

На выходе складываются легкомысленные изваяния, которые дядя Лева, напрыгавшись у станка с вечера, поутру везет на базар. Там позволяет трогать и мерить всем встречным-поперечным. И еще канючит: «А вам идет». «Богато смотрится. Сексуально». А некоторые продают недобросовестный товар. Кривые шляпки, косые, развалюхи. На голове они не сидят, материал их неприятный, фальшивый, фасона нет. И за ту же цену. А дядя Лева не всегда себя сносно чувствует, когда едет на базар. Но вещи привозит такие, что отдавать жалко.

Веревочки сумбурно заплелись. Дядя Лева крепко надымил. Надеже, как всегда, захотелось бросить работу, размотаться и разогнуться. Выйти черным ходом прочь из смрада и черноты во двор, стоять под желтой липой, втягивать носом ее запах и ни о чем не думать. Особенно о старшей, Катеньке, раздражающей и в воспоминаниях. Надежа бросила клубок и выругалась. Тогда Муся и подняла клубок, и тихонько заметила:

– Жить нужно ради счастья!

Бечева тонкая и прочная. Такая ровненькая – как дорогой шелковый шнур. Охристого, чистого цвета, и мягкая наощупь. Дядя Лева умеет найти превосходный материал.

– Зачем нас сюда понесло? Я в детстве училась рисовать Вольтера, – возразила Мусе Надежа, – потом копировала в Пушкинском музее. Талант нельзя зарывать в землю. А я вот зарылась с ним вместе. Так и просидим в этом подвале.

– Печальный финал... – заметил дядя Лева.

– Зря вы так настраиваетесь, милая Надежа. Мы занимаемся хорошим делом. А помещение у нас со временем будет получше. И мы откроем модный магазин. У нас будет своя марка... А со временем, может быть, на «Оскаре» в Голливуде будут ходить в наших шляпках, только в шляпках «от Льва Хижина», а все другие станут немодные…

Изумительная Джулия Робертс грациозно вступает в огромный сияющий зал и широко, вот уж поистине широко, улыбается. Там пред ней накрытый стол, такой длинный, что другой конец уходит за горизонт… Во всяком случае Муся не может разглядеть тот конец стола. Забавно, когда не знаешь, с кем сидишь за одним столом из-за того, что тот край скрадывает воздушная дымка… Вдруг там – да мало ли кто… А ты не узнаешь знакомый силуэт. Джулия занимает свое место. Прямо перед ней – изящная вазочка, полная конфет «Коровка»...

– Я Надежда! Зачем вы обманываете себя? Мы скрючимся здесь. Нас в гробы трудно будет запихнуть. Как Хижину…

– Надежда, да-да, конечно, Надежда. Я не себя, я Мору обманываю… Потому что у нее клаустрофобия, милая Надежа!

– Не понял. Ты кошку обманываешь? Печальный финал!

Дядилевин станок ревел. Муся распутала бечеву, которая замоталась у Надежи.

– Мы бескрылые, поэтому здесь, – заметила Надежа.

Крылышек у Моры нет. Их наращивать нужно. Для этого угощать ее, ласкать, ублажать.

– Вы-то зачем здесь?

– Я для Моры. Ей нравятся коробочки с бечевой и деревянные эти штучки, цацки разные.

– И все?! Ну вы вообще… Чтобы для кошки всем пожертвовать, это… Это!.. – Надежа не находила слов.

– Печальный финал. – Дядилевин станок ревел.

– Однажды, я была еще маленькая и шла мимо такой же мастерской, как наша. Заглянула в подвальное окошко – посреди комнаты огроменный ярко освещенный деревянный стол. На нем бесчисленные ящички с лоскутками. Все пестрые, разноцветные. На стеллажах разные ткани в рулонах. А с краю стола возлежат огроменные ножницы. Пестрота меня заворожила, яркость, казалось в этом подвале происходит особенное. Проистекает безмятежная, уютная, веселая, вроде кукольной, жизнь. Так до сих пор и не знаю, что там изготовляли. Но захотелось с лоскутками возиться, держать в руке большие ножницы. Мне и теперь еще нравятся цветные катушки в ящичке моего старого ножного «Зингера». Мора в них до сих пор играет.

– У тебя старая кошка?

– Не то чтобы старая… Но тот конец ей уже виден… А предназначение все еще не ясно. Предназначение – вроде заколдованного места, куда непременно нужно попасть. На этом месте сидит твое утешение. Но ищешь его впотьмах, и двигаешься наощупь, как в зеркальной комнате. И тянешь руки наугад. К ярким цветным лоскуткам, к коробочкам с цветными фишками…

Муся приладила на гвоздочке круглое изваяние, не пустое изнутри, а наполненное безмятежным веселым воздухом, а снаружи украшенное не лентами, а наилегчайшими культурными наслоениями.

– Оно где-то совсем рядом. А пойди найди!Муся плотно насадила крышку на банку с резиновым клеем.