видит мои черновики. Если это, конечно, не мастер, и я не показываю ему поэпизодный план.

Мне сложно называть Провальского отцом, и даже в мыслях зову его по имени. Но он меня и не торопит, ничего не требует, и вообще, относится ко мне как друг. Старше, опытнее, в чём-то сильнее, но именно друг.

Думаю, это самая правильная позиция, потому что, если бы Валентин начал давить на меня, требовать каких-то родственных чувств, я бы не захотела с ним общаться и делиться самым сокровенным.

А так мы обсуждаем мою историю, я сообщаю ему, когда зацикливаюсь, а он предлагает варианты развития сюжета. И кстати, иногда высказывает весьма дельные мысли. Кто бы мог подумать.

Я пишу о Саше, о нашей любви и её невозможности, вкладываю в эти строки всю свою боль, отчаяние, сомнения. Может, потому, что история слишком личная, она так легко мне даётся. Уже к началу ноября я ставлю точку и удовлетворённо закрываю крышку ноутбука. Я так голодна, что, кажется, могу съесть стадо быков.

Мама смотрит на меня с таким облегчением, что мне становится стыдно. Ведь, по сути, я ушла в творческий запой, и мои родные меня потеряли на это время. Наверняка они волновались.

– Я закончила, – радостно говорю маме, и она крепко обнимает меня.

– Голодная? – самый главный вопрос, который я слышу от неё чаще всего. Утвердительно киваю.

– Очень, сейчас Джека съем, – шутливо треплю его за уши, а млеющий от удовольствия пёс стучит по полу хвостом.

Мама никогда не читала мои сказки, рассказы, а потом и сценарии. В детстве я обижалась, считала, что ей не интересно. А потом подумала, что, возможно, она боится – вдруг они ей не понравятся, и это расстроит меня. Ничего, вот снимут фильм, тогда и посмотрит.

А сейчас я знаю, кому будет интересно.

– Валентин, привет, – он отвечает на звонок через пару гудков, и я тут же начинаю тараторить в трубку. – Я закончила. Ты ещё хочешь прочитать?

– Конечно, я столько этого ждал, – тут же откликается он. – Скинь мне на электронку, сейчас тебе её вышлю.

Ну сколько можно читать?!

Ответа нет слишком долго. Под непонимающим взглядом Джека с кровати я хожу по комнате, кусая ногти. Ну чего он тянет? Не интересно? Скучно? Тяжело читается?

За ужином я тоже нервничаю, и это не укрывается от внимания отца.

– Рассказывай, что случилось, – требует он.

И я признаюсь, что дала почитать Валентину свой сценарий.

– А почему мне не предложила? – обижается Виктор.

– Я думала, тебе будет неинтересно, – опускаю глаза. Мне ведь действительно даже в голову не пришло, что он захочет прочесть. – Прости, пап. Хочешь, сейчас принесу.

– Конечно, хочу. Неси!

Надо же, как всё повернулось. Поднимаясь к себе, я улыбаюсь – сколько у меня поклонников.

Виктор погружается в чтение, мама, с удивлением поглядывая на него, моет посуду. А я иду гулять с Джеком.

Пока я находилась в творческом запое, в Анапу приходит осень. Листья с деревьев почти опали. В этом им активно помогают частые дожди. Вот и сейчас на улице слякотно. Я зябко прячусь под капюшоном, надеясь, что Джек быстро сделает свои дела, и можно будет вернуться домой.

В кармане начинает вибрировать телефон. Я выхватываю его и нажимаю зелёный значок.

– Ну что, прочитал? – сейчас мне не до приветствий.

– Юля, я просто горжусь… собой, – вдруг заявляет Виктор.

Что?

Я оторопело молчу. Что он хотел этим сказать?

– Я породил настоящего гения! – продолжает Провальский довольным голосом. – Обещай, что когда будешь получать «Оскара», помянешь и меня в своей речи.

И тут я начинаю смеяться. Вот умеет же он поддержать.

– Это значит, что тебе понравилось? – уже поняла, но всё равно задерживаю дыхание. Всё-таки я не слишком уверена в себе, мне нужно вербальное подтверждение.

– Очень! Я считаю, что по твоему сценарию просто необходимо снять фильм! И срочно!

– Какой фильм, Валь, меня выперли из киношколы ещё до поступления…

Становится грустно. Вот только что была наполнена радостью, и вдруг все фантазии разбиваются о жестокую реальность. Не видать мне «Оскара» как своих ушей.

– Юль, Высшие курсы в Москве не единственная киношкола. Ты можешь поступить в другой город. Есть ещё Питер, и другие, я уверен…

Дальше я уже не хочу слушать. Не готова. Не могу. Не буду. Слишком больно ещё.

– Прости, мне надо бежать, – отключаю телефон.

Ну вот опять… Вроде рана затянулась, поросла корочкой, а чуть ковырнуть, снова течёт кровь, снова больно.

Я, конечно, могу попробовать поступить в другую киношколу, но где гарантия, что мне не встретится ещё какая-нибудь Тужинская, которая не оставит от моей мечты камня на камне.

Я просто боюсь. Но и признаться в этом Провальскому не могу. Вон он как обрадовался.

Дома я натыкаюсь на блестящий взгляд отца.

– Юля, – кричит он из гостиной, – это шедевр! Какая любовь! Надеюсь, ты это всего лишь придумала? Это ж не из собственного опыта?

– Конечно, придумала, пап, – криво улыбаюсь, но он не замечает. – Я пойду спать.

Мою Джеку лапы, затем мы поднимаемся в спальню. Телефон показывает входящий вызов от Провальского. Хорошо, что я выключила звук. Не могу сейчас с ним разговаривать.

Ложусь в постель, дожидаюсь, когда пёс заберётся под одеяло и прижмётся ко мне. Даю себе команду – спать! И начинаю считать Джеков, перепрыгивающих через забор. На семьдесят каком-то засыпаю.

А под новый год приходит письмо…

49

Письмо приходит на электронную почту. И поначалу я решаю, что это спам. К счастью, глаза цепляются за знакомое слово «киноакадемия», пробуждая любопытство. Я открываю письмо.

Пробегаю глазами первые строки в поисках новостей об известных актёрах, режиссёрах или их фильмах. И тут же возвращаюсь назад. Потому что это не обычная рассылка, это письмо адресовано именно мне. И написано оно на корявом русском языке.

«Уважаемая фрау Воронина…»

Я несколько раз перечитываю эту фразу. Потому что дальше идёт уже совершенная бессмыслица. Потому что немецкая киноакадемия, находящаяся в Берлине, приглашает меня на день открытых дверей в марте следующего года. И неизвестный мне герр Мюллер очень надеется, что я приму приглашение…

Мне это мерещится?

Ещё раз перечитываю обращение и понимаю, что что-то тут неладно. Наверное, это такая шутка, кто-то меня разыгрывает, не зная, что давит на самое больное место. Или, наоборот, слишком хорошо знает…

Звонок телефона отрывает меня от размышлений на тему, кто же может оказаться этим жестоким шутником.

– Привет, Валентин, – отвечаю несколько рассеянно, поскольку мысли всё ещё заняты другим.

– Привет, малышка, – постепенно