одной стороны, правда наконец-то вышла наружу. С другой — я не мог не думать о тех людях, которых Порфирий обманул и обобрал.

Обыск закончили сильно позже полудня. Двор был заполнен любопытными односельчанами, которые с тревогой наблюдали за происходящим. Всего где-то с полусотни человек — пополам бабы с мужиками. Я пошептался с Чолокаевым, забрал расписки, которые все равно не пойдут в дело.

После чего, вышел на крыльцо и обратился к собравшимся:

— Знаменцы! Сегодня раскрылась горькая правда. Порфирий, которому мы все доверяли, оказался не только отцом убийцы, но вором и мошенником. Но я обещаю вам, что Балакаев отправится под суд, как и его сынок. Все, кто пострадал от его действий, получат возмещение. Прямо сейчас.

По толпе прокатился гул. Я видел на лицах людей и облегчение, и страх, и надежду.

— Есть тут Иван Полоскаев? — я взял из пачки первую расписку, прочитал имя.

Вперед вышел косматый, бородатый мужик ростом с Жигана. Они даже померились взглядами, как бы оценивая друг друга.

— Ты полгода назад брал у Порфирия двадцать шесть рублей?

— Было, — тяжело вздохнул Иван. — Под урожай.

— Ты больше ему ничего не должен, — я порвал расписку на мелкие кусочки, развеял по ветру. Полоскаев аж рот раскрыл.

— Глеб Суровкин!

И расписку Суровкина я порвал. Тот даже бросился целовать руки — еле удалось оттащить. Так одним за другим все долговые бумаги знаменцев были уничтожены. Чем я очевидно поднял свои акции до невиданных высот. Если революция все-таки случится, желающих пустить в господский дом красного петуха будет мало. Если вообще будут.

— А теперь расходитесь по домам! Скоро здесь будет работать следственная комиссия. Всех, у кого есть какие-либо сведения о незаконных деяниях Порфирия, прошу не бояться и рассказать об этом властям. Балакаев уже ничего вам не сделает.

Когда люди начали расходиться, ко мне подошел Чолокаев.

— Это было весьма достойно. Но что вы планируете делать дальше, Евгений Александрович? В частности, с Дворянским банком? — спросил он.

Я глубоко вздохнул.

— Прежде надо найти нового старосту. И управляющего на лесопилку и в имение. Чтобы это были два разных человека, ничем друг другу не обязанные и не состоящие в родстве.

— Разумно

— Дальше разберусь с банковскими займами. Либо опротестую по суду...

— Либо?

— Возможно, и погашу, — развел я руками. — Сумма для меня не очень большая, точнее, совсем мелкая.

— Семь тысяч? — поразился пристав.

Хотел сказать, что только на одних ежемесячных процентах по счету в том же самом Дворянском банке я делаю больше десяти тысяч рублей золотом. Но не стал. Деньги любят тишину.

— Именно так. Я собственно, поэтому и не хочу ссориться с Дворянским банком. Опротестовать кредиты можно, но пойдут суды, да допросы... Банкиры найдут, чем нагадить в ответ. А мне не с руки тут сидеть — в столице большие дела начинаются.

— Слышал-с о ваших успехах, — кивнул Чолокаев. — Возможно, это весьма разумное решение. Я со своей стороны обещаю, что расследование будет проведено максимально тщательно.

Я посмотрел лежащие под ногами обрывки расписок. Какие-то клочки отнесло в сторону ветром. Блин, и ради этой кучки макулатуры человека убили? Какое же свинство, слов нет.

— Знаете, Александр Сергеевич... Я всегда считал, что хорошо знаю людей. А оказалось, это совсем не так.

— Такое случается, Евгений Александрович, — ответил Чолокаев. — Но важно не то, что мы ошиблись, а то, как мы исправляем свои ошибки.

***

Со старостой решилось все, к удивлению, быстро. На сходе народ выбрал Полоскаева — того самого лохматого мужика, чью расписку я порвал первым. Причем практически единогласно и без дебатов. Я-то ожидал «стенку на стенку», «взялись за грудки», даже опять позвал Жигана. Но нет, ничего такого. Сговорились заранее? Не исключено. Решение схода утвердил Чолокаев, я же сразу провел обстоятельную беседу с новым старостой. Больше даже не стращал, а договаривался о новых «правилах игры». Никакого ростовщичества в деревне, никаких афер.

— Дело нужно народу, денежное — вздохнул Иван, почесываясь. — Урожаи у нас небогатые, бывают совсем плохие года.

Я задумался. Что-то вертелось в голове, но никак не хотело вылезать наружу. Потом сообразил.

— Будет вам дело одно. Да такое, что озолотит всю Знаменку.

— Неужто?!

— Обещаю! Начинайте делать новый коровник на сто голов. Денег я на то дам, доски возьмете на лесопилке.

— Коров разводить??

Иван явно расстроился.

— На кормах разоримся.

— Не разоритесь. Обещаю!

Выдвинулись в Тамбов мы с утра пораньше. Делать в Знаменке больше нечего. Как и намечал — наградил непричастных и наказал невиновных. Хреново только, что вот таким способом вышло. Чолокаев мне разговорами не досаждал, за что я ему был весьма благодарен. Пристав распорядился своим временем довольно рационально — свернулся в уголке и спал. И не мешали ему ни тряска, ни жара, ни насекомые. Сопел спокойно, и даже похрапывал. От вынужденного безделья я считал, по сколько секунд у него остановка дыхания во время храпа.

Встречная коляска стала невольным развлечением. Интересно, куда спешит ее пассажир? Лошадок он не жалеет, гонит изо всех сил. Мало ли, случилось у него что-то. Вряд ли я об этом узнаю, да мне, в принципе, и всё равно.

Но я не угадал. Подъезжая к нам, он начал тормозить, затем, не дожидаясь полной остановки, спрыгнул на землю и побежал к нам. Жандарм, нижний чин какой-то с тремя лычками. Фельдфебель, что ли? Мундир запылился, конечно, ничего не поделаешь, дорога, но официального статуса это не отменяет.

— Господин Баталов? — козырнул он.

— Это я.

— Ваше высокоблагородие, прошу вас следовать за мной как можно быстрее. Вот записка от доктора Бортникова.

Глава 20

СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ. При московском университете, как сообщаютъ, открыты будутъ институтъ сравнительной анатомiи, фармацевтическiй институтъ, ботаническiй и зоологическiй институты. Всѣ эти учрежденiя будутъ помѣщаться в новомъ громадномъ зданiи по линiи Никитской улицы и Долгоруковскаго переулка.

СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ. Устанавливается прямое сообщенiе между нашими и итальянскими желѣзными дорогами.

СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ. Министромъ финансовъ утвержденъ проектъ устава музея гигiены и санитарной техники въ Москвѣ.

До губернаторского дома оставалось верст пять, если и больше, не сильно. Вскачь минут пятнадцать. Для сытых и ухоженных лошадок не велик труд. Но пристава никто внутрь не приглашал, а он и не стремился. Правильно товарищ понимает вертикаль власти — чем дальше