не задеть головой притолоку, Нурхаци, преисполненный благоговения, вступил в настороженный полумрак тандзы. Никто из живых существ не ждал его сегодня здесь: стояли тут лишь дощечки, запечатлевшие имена прародителей, да изваяния божества гор Голмин ГЛаньин Алинь. Им всем, душам предков и владыке гор, сейчас Нурхаци, потомок тех их, чей род начало взял свое в Голмин Шаньин Алннь, поведает, каким делом заняться ему вскоре предстоит, и, чтоб оно успешно завершилось, попросит их благословения. И чтобы поверили они, что силы не покинули его, что дух воина в нем не угас, исполнит он, как было принято, священный танец.

— Эй-я, эй-я, подбадривал себя Нурхаци (присутствия шаманок с бубнами и барабаном не захотел сегодня), делая усилия, подпрыгивал на месте и рукой с невидимой секирой разил какого-то врага. Танец давался тяжело: надсадно о ребра билось сердце, ноги не слушались. На лбу проступил частый пот. Но показом бессилия своего можно было разгневать духов, и, напрягая голос, Нурхаци возгласами «Эй-я», «Эй-я» подгонял заплетающиеся ноги и взбадривал уставшее сердце.

За десять ли от стен Шэньяна кутули сноровисто раскинули желтый шатер. Внутри его, почти в середине поставили сектефун. Сев на него, Нурхаци ноги спустил, стал ждать, глядя перед собой.

Первым Аоба шел, за ним сопровождавшие его тайджи Цзярхэдай, Байсыгэр. Встав напротив шатра, положили земной поклон. Отделившись от спутников своих, Аоба стал перед Нурхаци на колени и снова кланялся. С земли поднявшись, к Нурхаци подошел, обнял его Нурхаци, с места поднявшись, тоже обнял.

Потом Цзярхэдай и Байсыгэр — каждый исполнил обряд приветствия согласно правилу. Вернувшись на свои места, колени преклоня, справились о здоровье и благополучии государя Нурхаци и всех бэйлэ маньчжурских.

Из них старший бэйлэ, второй бэйлэ и тайджи с Аобой поздоровались. Из слов, понятно, шубы не сошьешь, не оседлать их тоже, и потому настал черед подарков. Подали гости Нурхаци меха куницы, соболью шубу. Верблюда подвели и с пим коня. Верблюд надменно выпятил губу, как будто говорил: «Достоин ль ты, чтоб я возил твой скарб?» А конь мотал упрямо головой, словно возражал кому-то: «Нет, нет. Какой он там ездок!»

«Не вздумал бы он еще плеваться», — с опаской подумал Аоба, глядя, как верблюд раздувает щеки, а вслух жалостливо произнес: — За подарки, хан, не обессудь. Все достояние мое, что было, отняли чахары и халхасы, когда напали на мои кочевья. Больше нечего поднести.

— Правители тех двух уделов, — желчно отозвался Нурхаци, — лишь алкая добычи, приходят. Тебя вот ограбили… — И, уже утешая, заключил: — Ладно не стоит об этом говорить{167}. Тем более гостей уж ждало угощение. Подарки тут же были им даны: конь под резным седлом, парчовая накидка, чеканный пояс золотой, три шапки с шишаками{168}.

Ответные дары вызвали восторг среди монголов. Аоба учащенно замигал глазами, тайджи Цзярхэдай негромко зацокал языком, тайджи Байсыгэр медлил захлопнуть полуоткрытый рот.

Не подавая виду, Нурхаци с нисхождением подумал: «Подарки ваши хороши, тут спору нет. Однако они не рукодельны, кроме разве дахи. Верблюд и конь, куницы шкурки не требовали от вас умения резать или чеканить, шить золотыми нитями узоры».

Держа улыбку на лице, Аоба справился: «А то, что подарил хакан сегодня, он завтра не возьмет назад?»

Нурхаци вяло махнул рукой: «Так это мелочь все. Что говорить о ней? Вот если у бэйлэ увидишь одежду или утварь ценную, спроси. Тебе не поскупятся»{169}.

Встретив Аобу так, Нурхаци повез его в Шэньян. Пошли опять богатые застолья. Не за угощением и подарками пожаловал Аоба. Чувствовал это нутром Нурхаци, однако гостя не пытал: сам скажет. Самолично Аоба говорить не стал. По поручению его Цзярхэдай и Байсыгэр справились у бэйлэ: «Хакан Нурхаци нашему Аобе как-то девицу посулил. Коль это верно, то в жены взять ее готов он»{170}.

Бэйлэ Нурхаци известили. После раздумий долгих так решил: «Аобе я дам в жены дочь своего племянника тайджи Тулуия, что брата моего Шургаци сын»{171}.

Ну, раз в родство вступили, то и не стало дело за союзом правителей двух народов под верховенством Нурхаци. Как повелось, прежде чем клятву дать, заклали в жертву Небу белого копя и черного быка — Земле.

Как старший, Нурхаци поклялся первым: «Бесчинства и оскорбления Минов, а также Чахара и Халхи не в силах будучи снести, воззвал я к Небу, чтобы Оно мне помогло».

Горло прочистив, продолжал: «Еще Чахар с Халхой, войска соединив, грабили Аобу-тайджи. Он тоже удостоился помощи Неба. Ныне Аоба-тайджи, озлобясь на Чахар и Халху, к нам прибыл, чтоб сообща обдумать державные дела. И Небо, поскольку мы опасностям подверглись, сделало так, что мы соединились».

Расслабив лицо, не напрягая голоса, Нурхаци говорил: «Если будем в состоянии, прочувствовав желания Неба, свести на нет плутни, сделать правилом дружбу, не питать ненависти, то Небу понравится это. В противном случае, — голос затвердел и стал жестким, — Небо нашлет кару и навлечет на нас беды. Поскольку мы заключили союз, то и потомков наших, сыновей и внуков, если, случится, нарушат его, пусть Небо покарает»{172}.

— Рожденный Небом Аоба{173}, — поднял глаза Аоба, — во имя союза с хаканом, который…

Славословия, которые изливал Аоба, именуя его, прошли мимо ушей Нурхаци. «Рожденный Небом Аоба» — эти слова почему-то задели сильно за живое, и Нурхаци, прилагая усилия, чтобы подавить чувство неприязни, подумал: «Тоже еще Небом рожденный…»

— В отношении Чахара и Халхи со времени Чжасакту-хана наши хорчинские бэйлэ, — вещал Аоба, — не имели ни малейшего проступка{174}. («Ну да!» — усомнился Нурхаци). Желали быть в мире и дружбе, а не получилось.

Нурхаци рассеянно слушал, как Аоба перечислял все нападения, которым подвергались Хорчины со стороны Чахара и Халхи.

— Чахар с Халхой, рать соединив, вознамерились в моих кочевьях убивать и грабить. Однако удостоились помощи Неба, и к тому ж еще благодаря помощи от ха-кана им посчастливилось спастись.

При этих словах Нурхаци почувствовал прилив сил И выпрямился, горделиво выпячивая грудь.

— Если, нарушив договор, с Чахаром и Халкой объединюсь, — вперив глаза вверх и простирая руки, изрекал Аоба, — тогда Небо покарает Аобу.

— Нурхаци мял зубами НИЖНЮЮ губу: «Союз-то он союз, но не слияние в одно, Про Минов-то Аоба ни гу-гу. А коли они МОИ обидчики, так быть должны такими и для Аобы. Так я считаю…»{175}

В чем поклялись Нурхаци и Аоба, было объявлено потом и всенародно. Для этого собрались на берегу реки