Весной в порт Сан-Франциско начали приходить корабли. Порой, прибегая на мыс, Кончита видела едва различимую точку на горизонте, а случалось, что корабль оказывался уже совсем близко, и его можно было рассмотреть во всех подробностях. Всякий раз, увидев на волнах силуэт судна, девушка вздрагивала, но быстро брала себя в руки – это не мог быть корабль Николая, для его возвращения было еще слишком рано. И она снова садилась на камень и принималась рассматривать приближающееся судно, пытаясь представить, откуда оно пришло и какие новости привезет в их город. И не будет ли среди них хоть каких-нибудь известий о Резанове.

Но корабли приходили в Сан-Франциско из других стран, приплывающие на них люди ничем не могли порадовать Кончиту, и ей оставалось только снова и снова приходить на берег и ждать.

Когда со дня отплытия Резанова прошел год, ей опять приснилась дорога, но теперь она резко поднималась в гору, и во сне Кончита добралась по ней до самой вершины. Правда, увидеть, что находится внизу, на другой стороне горы, девушка не успела – она проснулась и долго не могла избавиться от сожаления о том, что ей не удалось досмотреть такой приятный сон. Однако это не помешало Кончите почувствовать еще и радость. «Я прошла половину пути, – думала она, вставая и одеваясь. – Прождала его полсрока. Осталось ждать еще столько же, еще год. Теперь с каждым днем позади будет оставаться больше ожидания, чем впереди!»

И еще несколько недель она жила этой наполняющей ее счастьем мыслью: прошло больше половины того времени, который ей нужно было прожить без Николая, с каждым днем до их встречи оставалось все меньше дней.

А потом, вернувшись с очередного визита на берег домой, Кончита вдруг почувствовала, что в мире что-то изменилось. Дома была только мать, она, как всегда, чуть недовольно нахмурилась при виде непослушной дочери, но потом вдруг посмотрела на нее каким-то странным, незнакомым Кончите взглядом.

– Что-нибудь случилось? – спросила девушка. Но Мария Игнасия покачала в ответ головой:

– Нет, что ты, все хорошо…

В ее голосе тоже было что-то неуловимое, что-то, чего Кончита не слышала никогда раньше. И только поднявшись в свою комнату, девушка догадалась, что это было – мать сказала ей неправду.

Девушка снова сбежала вниз, сунулась в одну комнату, в другую, на кухню – матери нигде не было. Хлопнула входная дверь, и Кончите стало ясно, что сеньора Аргуэльо куда-то ушла. Дома осталась только кухарка, но расспрашивать ее о том, что произошло, было бесполезно: от нее можно было узнать все городские сплетни, но никак не реальное положение вещей. Девушка заметалась по дому, не зная, куда бежать в первую очередь – догонять мать или искать отца? Или успокоиться и подождать, ведь, возможно, ей просто показалось, и на самом деле мать ничего от нее не скрывала?

Кончита вспомнила, как только что сидела на берегу, смотрела на пенящиеся волны, на застывшие над горизонтом мрачные тучи, на ощетинившийся мачтами порт… А ведь она уже тогда почувствовала какое-то странное беспокойство, которое поспешила отогнать! В чем же дело? Ей кажется или мачт действительно было больше, чем накануне? Но почему же там, на берегу, она этого не заметила?!

Девушка остановилась на середине ведущей на второй этаж лестницы, схватилась за перила и задумалась. Если прошлым вечером или ночью в Сан-Франциско пришел какой-то новый корабль, то отец и братья должны были узнать об этом утром, пока она гуляла по мысу. Надо бежать к ним! Или?..

Кончита быстро поднялась на второй этаж и подбежала к ближайшей двери, ведущей в комнату Луиса. Тихо щелкнул оставленный в замке ключ, с тихим скрипом распахнулась дверь, девушка проскользнула в полутемное помещение и в нерешительности остановилась на пороге. В комнате брата, как всегда, в целом все было чисто убрано, но на столе возвышалась бесформенная гора исписанных и испещренных цифрами бумаг. Кончита раздвинула шторы, подошла к столу и, начисто забыв, как ее ругали за это в детстве, принялась разглядывать лежавшие сверху письма. Фамилия Резанов, написанная, как и все остальные слова, аккуратным и словно бы неуверенным почерком – так люди пишут на чужом для них языке, так писал на испанском сам Николай! – бросилась ей в глаза в первую же секунду.

«…бывшей у японского двора полномочным послом Николай Петрович Резанов… Вашему Высокоблагородию небезызвестная особа… постиг преждевременно общей всем смертным предел, разрешится должна обязанность и судьба Вашей прекрасной дочери свободою…» – читала девушка, не понимая ни слова. Взгляд скользил по ровным строчкам, торопился скорее добежать до конца, словно надеясь, что там, в самом низу чуть помятого листа бумаги, он получит объяснение всему прочитанному. Но внизу была лишь обычная длинная подпись: «Вашим покорным слугой, Америко-Российских на NWте и Nде областей правитель, коллежский советник, ордена Св. Анны 2-й степени кавалер Баранов».

С тихим шелестом письмо упало на ковер. Словно не заметив этого, Кончита вышла из комнаты брата, аккуратно заперла за собой дверь, спустилась вниз, на первый этаж, и подошла к выходу на улицу. Вернуться на берег, на самый кончик мыса, снова, как раньше, посмотреть на океан, а потом опять прийти домой! Может быть, тогда окажется, что никакого письма не было, что ничего не изменилось и все идет, как шло раньше…

Она выбежала на улицу и помчалась к набережной со всех ног, встречные прохожие, издалека увидев несущуюся, не разбирая дороги, девушку, заранее отшатывались к стенам домов, стая чаек, подбиравшая с земли какой-то мусор, с громким хлопаньем крыльев взлетела в воздух. Запыхавшаяся Кончита добралась до берега, остановилась, стянула с головы съехавший набок и почти развязавшийся платок. Перед ней извивалась до боли знакомая тропинка, ведущая на мыс, перед ней шумели, как всегда бурные и пенящиеся, волны океана. Все было как обычно, ничего не изменилось. Кроме одного – в мире больше не было самого дорого ей человека. Океан, возле которого она целый год ждала возвращения Николая, обманул ее, не захотел вернуть его корабль.

Кончита повернулась к нему спиной и медленно, спотыкаясь на каждом шагу, двинулась обратно к своему дому. Ждать на берегу ей было больше некого.

Ей казалось, что она шла домой целую вечность. Не по-летнему холодный ветер трепал ее выбившиеся из прически волосы и забирался под одежду, девушка вздрагивала при каждом новом его порыве, но даже не пыталась ускорить шаг. Эти холод и ветер были таким пустяком по сравнению с тем, что случилось с Николаем! Он-то уже не чувствовал ни холода, ни свежего ветра. Не чувствовал вообще ничего…

«А ведь он давно уже умер… – вдруг сообразила Кончита. – Письмо только сюда должно было идти хотя бы месяц! А сколько времени известие о нем шло к Баранову? Уже несколько месяцев, как Николая нет. Несколько месяцев назад его не стало, а я ничего не почувствовала, ничего не заметила. Для меня день его смерти был самым обычным днем, я так же, как и всегда, ходила утром на мыс и видела ночью во сне дорогу…»

Дома ее встретили родители. Мать по-прежнему отводила глаза в сторону и безуспешно старалась придать своему лицу спокойное выражение. Отец комкал в руках уже знакомое Кончите письмо.