высокой мечети сзывал правоверных на утренний намаз, воевода со всей свитой и в сопровождении воинского эскорта покидал Царьград. Возвращались на родину весной, вместе с журавлиными стаями. Проворные весенние ветры споро подсушивали дорогу. Люди выходили пахать. На одном клочке земли увидал воевода мужчину и женщину, запряженных в плуг. Он тут же остановил свой рыдван и приказал привести пахаря.

Крестьянин подошел, дрожа от страха. Рухнул на колени, не смея поднять головы.

— Вышел пахать, православный? — спросил его господарь.

— Вышел, твоя милость. Потому как время не ждет. Зерно земле отдать пора.

— Где ж твоя скотина?

— Была лошадь единственная, да и та пала нынешней зимой. А денег на другую нет. Вол мы вдвоем с бабой и впряглись...

— Негоже человеку работать за скотину! Но за то, что ты постарался и не бросил землю непаханной, а всеми силами трудиться на ней стал, держи этот кошелек. Лошадей купи или волов — что тебе сподручней!

Крестьянин стоял на коленях в полной растерянности. Когда же он пришел в себя и захотел поблагодарить, весь господарский кортеж вихрем уже промчался мимо.

Вечером в корчме, угощая всех вином, счастливчик рассказывал:

— И в мыслях, братцы, не было, что такой кус масла вдруг с неба упадет в кашу. По тому, как сурово говорил, думал — наказывать станет, а он — кошелек!

Люди стояли и слушали, завистливо поджимая губы.

— Вот счастье-то привалило! — говорили. — Право слово, счастье слепо: прет на кого попадет!

В тот вечер во многих хатах раздавались громкие ссоры и визгливые женские причитания:

— Вот ирод, ежели б и ты впрягся в плуг, вместо лошади, дал бы господарь денег и тебе, а так сиди себе на печи и дрыхни, может, вырастет пшеничка сама у дверей...

22

«Не долгой, а знатной жизни себе желаю».

Мирон Костин

Прошел год, как умерла госпожа Тудоска. Все это время дочка великого спафария Рэлука всячески пыталась завладеть сердцем воеводы. Но было похоже, что Василе Лупу об этом совсем не думает. Он взял ее в полюбовницы, одарил домами и имениями, но все реже и реже стал к ней заезжать. Ходила Рэлука из комнаты в комнату своего просторного дома в ожидании господаря. Слала во дворец в Яссы залитые слезами грамоты, которые воевода большей частью даже не читал. Вертелся подле воеводы и великий спафарий, напоминая, словно невзначай, о своей дочери. Однажды пришел он с сияющим лицом и радостно огласил:

— Поздравь меня, твоя милость, вскоре у меня внук будет. В положении наша барышня Рэлука.

Лупу улыбнулся. Понимал он, что спафарий Чоголя изо всех сил старается навязать ему свою дочку, дабы увидеть ее господарыней страны. Но у воеводы были иные замыслы. И чтоб отсечь нить надежды, подарил Рэлуке рыдван с шестью гнедыми и нескольких рабов, а затем позвал постельничьего Катаржиу и велел ему ехать в Черкессию и привезти оттуда самую красивую девушку.

— Уплатишь, сколько понадобится, чтоб товар был самый лучший, — напутствовал его Лупу. — Чтоб даже в султанском гареме не было бы красивее ее. Девушку из хорошей семьи выбирай, чтоб по-турецки либо по-гречески знала, не то, как немым, знаками объясняться придется.

Катаржиу взял с собой несколько возов с дарами и провизией, оружных людей и пустился в дальнюю дорогу.

После месяца утомительного пути добрался он до земли черкесской. Много аулов объездил постельничий, пока в один прекрасный день не остановился на подворье небогатого князя Георгия Хеладзи. Четыре дочери было у князя. Четыре изумительно красивые девушки. Однако из всех постельничий выбрал младшую, Екатерину, которой едва исполнилось девятнадцать.

Прежде чем сговориться, хозяин дома велел слугам принести сыра и хлеба и жаренное на углях мясо.

— Самое старое вино подайте! — приказал князь, и тут начался пир.

— За здоровье твоего господина! — поднял хозяин рог, вмещавший добрую оку вина.

— Аминь! — ответил постельничий и осушил рог, будто была в нем вода, а не вино.

Слуги тут же наполнили роги, и князь снова поднялся и сказал:

— За твое здоровье, дорогой гость!

И опять они выпили все до капли. И так восемь раз подряд осушал Катаржиу этот рог, пока не почувствовал, что пьянеет. Голову его затуманило, и боярин понял, что еще рог-другой и он уже не сумеет и слова молвить, а дело ведь еще не сделано. С трудом встал из-за стола и вышел во двор.

У колодца была колода с водой. Постельничий окунул туда голову и держал ее в ледяной воде, пока хмель не отпустил его. Тогда он обтер голову платком и вернулся в саклю трезвым.

— Ну, батоно Георгий, даешь нам девушку? — хлопнул ладонью по столу.

Князь хитро улыбнулся.

— Теперь даю тебе ее, брат! Вижу, будет она в надежных руках. Заплатишь, как полагается по старинному закону, калым. Две тысячи золотых монет, тысячу её матери, а братьям и сестрам — дары и чтоб не дешевле шестисот золотых каждый. Ну как? Выдержит карман твой, брат?

— Выдержит.

— Тогда по рукам, и она ваша!

— Хотелось бы пойти к муфтию, чтоб все по закону было. Кто знает, что еще может случиться? — сказал Катаржиу.

— Пойдем, брат, — ответил князь, и они поехали в город в муфтию. Когда все бумаги были написаны, все печати приложены, пустились посланцы воеводы Лупу в обратный путь с невестой, ее служанкой, младшим братом и несколькими черкесами для охраны. Часть пути, пока не покинули пределов Черкессии, их провожали родители и многочисленная родня.

До очаковской крепости караван добрался без каких-либо приключений. Там они остановились, чтоб сменить лошадей и купить провиант. Турок, доставивший им пастраму и вино, как увидал прекрасную Екатерину, на едином дыхании помчался к паше Мехмету, который как раз в то время находился в крепости, и, растянувшись перед ним на земле, глотая слова, стал рассказывать об увиденном чуде:

— О, паша! О, блистательный!.. Стоят под стенами крепости какие-то гяуры... Везут самую замечательную жемчужину, какую глаза мои когда-либо видели. Лицо ее белее лилий, глаза ярче звезд, а губы алей гранатового сока! Везут этот цветок