С берега доносились веселые голоса и смех. Западная грань кровли расплывалась оранжевым прожектором, слепила глаза.

Несуразная какая часовня. Крестовик вышел приземистым, нет там полутора квадратов. Естественно. Нарисовали рубленную в лапу, а рубили в обло, прибавились концы по тридцать сантиметров в каждую сторону. И крыльцо слишком вытянуто. И повал слишком раскатистый, оттого и полица длинней. Георгий, витязь в тигровой шкуре… Алеша Попович… а не поспоришь… «Всего опасней полузнанья, — сказал классик, — они с историей на «ты»…» И не отражается ничего. Только, кажется, купол. А может, это кочка.

Зазвенел мотор, от берега отошла лодка. Значит, батюшку повезли. Митяй все-таки молодец. Ему зачем это надо? Значит, надо. А тебе зачем? Опять гордыня, будь ты неладен.

В звон удаляющейся лодки вплелся еще один звук, выше и протяжнее. Яков Семенович прислушался. Это была флейта. На этот раз она не страдала, а была спокойна и снисходительна, нежна и игрива. Несколько собачьих голосов подхватили мелодию, раздался дружный смех. Музыка смолкла.

И Ванечка там. Что ж, естественно, он всегда — где победители. Значит, победили все-таки… Что победили? Кого победили…

— Мы сделали это! — полетел над водой голос Ксюши. — Вау!

— Еб твою мать! — не выдержал Яков Семенович.

Отраженное облако прорезал, вихляя, плавник, но не стремительный и хищный, а вялый и беспокойный. Опять лещ с глистом. что-то в последнее время много их стало. Гниет роскошная река на корню. Яков Семенович сделал сильный гребок и погнался за больным лещом непонятно зачем — сработал охотничий инстинкт. В принципе, они съедобны, если преодолеть брезгливость.

Не хотел Яков Семенович съесть этого леща, вид страдающей рыбы был невыносим. Хотелось волей своей или хотя бы веслом загнать его в глубину, чтобы жил.

Лещ подпускал совсем близко, переворачивался на бок, затем вздымался, будто приподнимаясь на цыпочки, и уходил под лодку. Яков Семенович круто разворачивался, лещ снова оказывался под рукой и опять уходил. Рыба, увиливая, держалась одного направления, она двигалась по течению. Яков Семенович, увлекшись, преследовал ее. Наконец лещ вошел в заросли утильника и исчез. Яков Семенович бросил весло и огляделся. Они с рыбой ушли далеко, вот и Остратов остров, это два километра от дома. Он глянул на запад и замер. Далеко в темнеющем небе стоял легкий силуэт шатра с темной маковкой, прозрачно темнел под ним золотистый сруб, а еще ниже, под бурым бережком — отражение, протяжное и печальное.

«Господи, — задохнулся Яков Семенович. — Вот она, получилась!» Сколько лет он смотрел в эту пустую сторону, и вот, стоит. Это ли не чудо… Яков Семенович медленно погреб, ликуя, не сводя с нее глаз.

Поднялся туман, заслонил отражение, окутал часовню, но осталось место. Туман плавал по реке большими и малыми островами, острова соединялись, розовые, голубые, серые, к ним прибавились сумерки, тоже серые и сиреневые.

Яков Семенович греб, как во сне, ничего уже не видя перед собой. Ему показалось, что он сбился и плывет к противоположному берегу, несколькими гребками он выправил направление, тут же уткнулся в заросли утильника, обошел отмель, не совсем понимая, с какой стороны. В темной тугой воде не чувствовалось никакого течения, ориентиры были потеряны окончательно. Яков Семенович отложил весло и прислушался. Было тихо. Легкий ветерок подул в скулу лодке, лодка слегка повернула и снова замерла. «Все правильно, — подумал он, ежась от холода. — Все уже, слава Богу, случилось, осталось только «ничто», ничего страшного».

Слева появилось — или померещилось — расплывчатое пятнышко. Он снова взялся за весло. Черный берег выступил внезапно, у самой воды тлел костер. Яков Семенович вышел из лодки, разминая спину. У костра сидели трое, он узнал их сразу и удивился бы, если б это были не они — его давние гости, незнакомые путники.

— Добрый вечер, — сказал старший. — Погрейтесь. Ухи хотите?

— Нет, спасибо. Меня ждут и беспокоятся. Я заблудился.

— Ну, если ждут, задерживаться негоже. Все-таки погрейтесь.

Яков Семенович подставил костру спину и снова повернулся лицом.

— Построили часовню?

— Да, слава Богу.

— Хорошо. А вы давно заблудились?

— Ох, давно, — вздохнул Яков Семенович.

— Вас проводить? — без улыбки спросил старший.

— Да нет. Это ведь Дом рыбака? Теперь я найду. Спасибо вам.

— Счастливого пути.

Яков Семенович из предосторожности плыл у самого берега. Вскоре впереди появились яркие проблески — Георгий зажигал спички.

8.

В начале сентября деревня опустела. Еще стояло лето в природе, ни одной желтой пряди не было в березовых кущах, но почти исчезли птицы, замолкли лягушки, далеко слышался звон проезжей моторки.

Высокая, в человеческий рост крапива, вырастающая из года в год на трухлявых руинах конюшни, побурела, коростель, трещавший в ней ночами почти все лето, давно ушел.

На некогда шумных выселках тишина чувствовалась особенно и грустно; окна заставлены изнутри щитами, на ветке сирени забытая скакалка да пластиковый желтый утенок под высоким лопухом.

Уехал энергичный Андрей Иванович с Зиной и Севкой, привязав к носу «казанки» прозрачный, как рисунок, велосипед. Долго грузился в «Прогресс» Леша Благов, взревел мощным мотором, прихватив с собой Маргариток. Ушел к автобусу Ванечка с тяжелым рюкзаком, ни разу не присел все двенадцать километров непроезжей лесной дороги.

Ксюша сорвалась внезапно, ближайшим катером, поджав напоследок губы. За ней, после нескольких дней маяты, ушел через лес Георгий. Яков Семенович сдержанно сиял, как осенний горчащий цветок — астра или что-то совсем скромное, лесное. Он пропадал целыми днями в лесу — пошли грибы, настоящие, осенние, даже рыбалка теперь казалась забавой. что-то вроде Болдинской осени настигло Якова Семеновича. Стихи не мерещились, не вышагивались, а просто записывались, уже готовые.

Все совместилось. Жизнь полным-полна.

В преддверии мучительного сна

Сквозят в тиши осинники нагие.

Вот-вот светило канет, как блесна.

Не всем живущим суждена весна,

И потому блаженны дни такие.

В деревне Яков Семенович не бывал — лес начинался у дома, да и оставшиеся: Маша с Василием, Славка, Нашивкины — были утомлены бестолковым летним общением и погрузились в предзимние заботы. Митяй по-прежнему приезжал на два-три дня в неделю, тоже готовился к зиме. Митяя Яков Семенович избегал осознанно: после совместного дела тот проникся к Якову Семеновичу новым, доброжелательным интересом. Незатейливая шутливость и открытость Митяя нравились Якову Семеновичу, но он не мог ему соответствовать открытостью и шутливостью. Жалко было времени на новые отношения.

В конце месяца прошли запоздалые дожди, но ничего не испортили, только добавили грибов. И снова чистое небо лучилось паутиной, как треснувшее стекло.