— Ты кто?!

Нуян Кукалдаш кинулся к двери, и когда она открылась и на пороге возникла фигура стражника, пустил в дело кинжал. Предсмертный крик сраженного мог пробудить стражников внизу.

— Тахир, к воротам! К воротам — быстрее! — Нуян Кукалдаш вместе с десятком воинов ринулся к следующей караульне, а Тахир, прыжками перебегая с настила на настил, миновал еще две караульни (их двери были прикрыты) и в считанные мгновенья оказался на земле, у массивных Ферузских ворот.

Охрана этих ворот была поручена Фазылу Тархану. Большинство из его ста пятидесяти нукеров разбрелось по домам. В караульнях сверху и у ворот оставалось всего около двадцати, да и те дремали. Опомниться и схватиться за оружие успели немногие: Нуян действовал стремительно. Тахир, подбежав с топором к воротам, принялся за огромный, как голова лошади, замок. Первые удары ничего не дали. А уже показались Фазыл Тархан, живший неподалеку, и его нукеры с горящими факелами в руках. Двое нукеров заметили человека, возившегося с замком, — две стрелы вонзились в доски ворот чуть выше и чуть правей головы Тахира. У ворот началась схватка. Дрались кинжалами, саблями, копьями, просто кулаками. Нуян Кукалдаш превосходил проворством и уменьем, Фазыл Тархан был повержен ударом его сабли.

А Тахир между тем с остервенением бил и бил топором то по замку, то по цепям, то по кольцам, что держали цепи от моста через ров. Кольца и цепи, громыхая, сорвались на землю. А потом — наконец и замок.

За крепостной стеной был широкий ров, наполненный водой. Пока Тахир открывал ворота пошире, джигиты размотали цепи, перекинули мост.

Бабур и Касымбек с нукерами уже стояли наготове у противоположной стороны рва. Как только открылись ворота и мост лег надо рвом, они с саблями наголо ворвались на конях. Оставшиеся в живых слуги и нукеры Фазыла Тархана бросились бежать. Касымбек во главе небольшого отряда погнался за ними.

Дальше события развернулись еще быстрей. Нуян Кукалдаш атаковал — сзади, из города! — ворота Чорраха. Другой отряд — самого Бабура — вихрем налетел на стражу у ворот Сузангарон. Надо было овладеть всеми четырьмя воротами: не ровен час, мог нагрянуть со своим войском Шейбани-хан.

Шум битвы скоро охватил весь город. Джанвафо, градоначальник, мирно спал в роскошных покоях, отнятых у Ходжи Яхъи, неподалеку от ворот Шейхзаде. Разбуженный шумом и криками, он не сразу опомнился от испуга; выскочив на улицу, столкнулся с остатками караулов, охранявших ворота, а теперь разбитых и преследуемых — по всему видать! — многочисленными врагами, уже занявшими город. Где враги, где свои — понять было трудно: все кричали, ругались, ругали и… бежали, спасая себя.

Градоначальник Джанвафо принял решение, не мешкая: повернул коня к воротам Шейхзаде, единственным, куда еще не успели люди Бабура. Ворота быстро открыли по его приказу, градоначальник выскочил наружу и, вместе с сотней обалделых, ничего не соображающих нукеров, помчался в лагерь хана с сообщением о многотысячном войске Бабура, взявшем Самарканд.

Самаркандцы, проведшие всю ночь в страхе, не зажигая огня и тем паче не высовывая носа на улицы, так и не разобрались, что же происходит в их городе. Лишь на рассвете от глашатаев и по мигом разнесшимся слухам узнали, что Бабур освободил их от чужеродного хана. Людей, недовольных Шейбани-ханом, было много. Дома ремесленников пришельцы сплошь и рядом подвергали разграблению, посевы дехкан вытаптывались табунами войска кочевников. Муллы, сторонники Ходжи Яхъи, зверски убитого вместе с двумя сыновьями в горах, подняли ремесленников и дехкан под черное знамя отмщения. И чиновники прежних правителей, те, что победой Шейбани лишились власти и привилегий, тоже возгорелись желанием отомстить. К двумстам сорока нукерам Бабура присоединились десятки тысяч. И началась расправа. Толпы людей носились по всему городу. Зрелище было страшное. Прятавшихся людей хана-халифа вытаскивали на улицы, некоторых настигали во время бегства и, пуская в ход ножи, топоры, палки и камни, убивали, убивали, убивали. Гнев праведный, народный (мстили простые люди за свои обиды и страдания десятилетней давности) смешался с буйством, с жестокостью тех, кто на время потерял возможность чинить обиды и страдания.

Уже всходило солнце, когда за крепостными стенами показалось в полном боевом порядке все войско Шейбани-хана. Мосты были подняты. Все городские ворота были заперты, надежно охранялись.

Расправа же в городе еще продолжалась…

7

Тахир носился по городу всю ночь. Радость одержанной победы снимала чувство усталости. Лишь иногда его остро мучил голод. Наконец он не выдержал, е разрешения Касымбека поехал в лепешечные ряды — уже сияло утро, но надежды поесть не было: на улицах и площадях еще буйствовали.

На пустынной базарной площади большая толпа, окружив нескольких нукеров хана, добивала их камнями. Четверо уже лежали бездыханные в лужах крови, другие, закрыв руками лицо, стонали. Среди них был парень лет двадцати, рубашка его висела клочьями, сам он, сплошь в кровоточащих ссадинах и ранах, стоял, раскачиваясь, на коленях, умоляя о пощаде. Врезавшись в толпу, на коне, Тахир закричал:

— Эй, народ, слушай меня! Бабур-мирза издал приказ! Тех, кто сдается, берите в плен! Не лейте лишней крови! Этот паренек тоже мусульманин!.. Люди, прекратите! И мы тоже нукеры! Разве нукеры виноваты? Виноваты их ханы!.. Прекратите, говорю! Выполняйте приказ Бабура-мирзы!

Тут сквозь толпу подоспели два других конных. Тахир с их помощью постепенно утихомирил толпу.

Разгоряченный, он уж и забыл, зачем прибыл сюда, хотел было увести, как пленных, трех оставшихся в живых, еле дышавших, нукеров Шейбани. Тут какой-то высокий человек закричал из толпы:

— Стой, джигит… Ты не Тахир ли?

Тахир посмотрел на этого человека. С пожелтелыми усами, высокий, жилистый, тот держал в руках увесистую дубинку. И Тахир вспомнил события трехлетней давности, когда на этой же улице он оделял лепешками голодных самаркандцев.

— Мамат! Ты-то почему с дубинкой? Ты сам разве не из кипчаков?

— Э, браток, прихвостни Шейбани много худого причинили всем племенам. Жену мою, бедняжку, вот погубили!

Тахир вспомнил свой разговор с этим человеком о Робии, и вновь защемило на душе. Отослав пленных со своими всадниками из бабуровской охраны, Тахир спрыгнул с лошади, отвел Мамата в сторону.

— Мамат-ага, помнишь мой наказ?

— Знал, что спросишь, браток… Окликнул-то поэтому… Знаешь, моя бедная жена, оказывается, слышала кое-чего… ну, о той самой девушке, о которой ты говорил. Она была из Андижана, да?

— Из Кувы.

— Ну, словом, из Андижана, из тех мест. Ее украли и привезли сюда. Потом ее купил и увез купец из Туркестана.

— А потом, а потом что?

— Потом этот купец вместе с Шейбани-ханом перебрался в Самарканд.

— Вместе с