Остановившись на пороге хижины, Марк обернулся.

— Дедушка, если Юлий Цезарь был римлянином, то почему же он напал на германцев? Ты — римлянин. И папа мой — римлянин. Мама — германка. Дед Вадомир тоже германец. Я думал, римляне и германцы были друзьями.

— Вот так вот, — рассмеялся Гай. — Они действительно друзья, но стали таковыми лишь недавно. Сейчас римляне и германцы отлично ладят между собой. Но Юлий Цезарь жил очень давно. Многое с тех пор изменилось.

Но изменилось ли, спросил себя Гай, едва мальчик выбежал на улицу. Когда он приехал жить в бургундское поселение, ему казалось, что между галло-римским населением провинции и новыми ее обитателями установились искренние взаимоотношения, которые сохранятся на долгие годы. В конце концов, галлы и сами сперва активно отвергали Рим, но посмотрите на них сейчас — стали еще большими римлянами, чем сами римляне. С ним его германские хозяева были добры и гостеприимны, и Гай влился в их общество куда быстрее и легче, чем мог себе представить.

Правда, с недавних пор он стал замечать, что отношение к нему бургундов немного изменилось. Он не мог найти подходящего объяснения тому, что местные германцы начали вести себя гораздо менее приветливо, чем раньше. За исключением Клотильды, жены Тита и матери Марка, его новые германские родственники, хоть и старались держаться с ним дружелюбно, иногда в его присутствии замыкались в себе или же становились чрезмерно заносчивыми и грубыми. Гай убеждал себя, что он невесть что вбил себе в голову и негатив германцев не направлен против него лично, что, скорее всего, тому виной плохой урожай, вызванный холодной зимой, либо же то, что недалеко от деревни появились новые могилы, что тоже было результатом сильных морозов. Инстинкт солдата, тем не менее, подсказывал Гаю, что терять бдительность ему не следует — на всякий случай. На случай чего? Ответа на этот вопрос он не знал.

* * *

— Извини, Марк, отец запретил мне играть с тобой.

Хариульф, сын кузнеца и лучший друг Марка, уставился себе под ноги.

— Komme zuruck, Junge, — позвал его отец, возникший в дверях кузницы.

— Я лучше пойду, — пробормотал Хариульф. Избегая встречаться с Марком взглядом, он повернулся и засеменил к кузнице.

Со слезами на глазах блуждал Марк среди крытых соломой одинаковых лачуг, из которых состояла деревня. Пройдя через проделанные в окружавшем деревню частоколе ворота, он побрел через общее пастбище к лесной опушке. Вот уже пятый день Хариульф избегал его компании. В другие дни у него находились отговорки, но сегодня Хариульф прямо сказал, что играть с Марком ему запретил отец. Почему? Ни разу он, кроме разве что того случая, когда они по рухнувшему дереву переправлялись через реку и Хариульф соскочил вниз, не втягивал друга в неприятную ситуацию. Что случилось, он понять не мог. «Что ж, — подумал Марк, — схожу-ка я, в отсутствие товарища, посмотрю на норку, которую сделала себе в полом дереве у реки выдра. Если повезет, смогу понаблюдать за тем, как мама-выдра играет со своими детенышами».

Резкий удар в спину заставил его обернуться. Рядом, на земле, валялся попавший в него камень. Шагах в двадцати от него стояли два мальчика, сыновья свинопаса. Недалекие и глупые, они часто нападали на тех, кто уступал им в росте и силе.

— Schwarzkopf! Schwarzkopf! — закричали они, смеясь над темными волосами, которые Марк унаследовал от отца, — то было единственное, чем он отличался от светловолосых германцев. — Blöde Römer. — Мгновенье — и в Марка полетел еще один булыжник. Ловко увернувшись, тот поднял камень с земли и изо всех сил швырнул его обратно. Увидев, что угодил одному из обидчиков в ногу, Марк довольно усмехнулся. Сын свинопаса взвыл от неожиданной боли и вместе с братом кинулся на Марка.

Марк рванул в лес, надеясь спрятаться в чаще. Шустрый и от природы подвижный, он бежал сквозь заросли до тех пор, пока не убедился, что преследователи потеряли его из виду. Однако уже через несколько секунд Марк услышал хруст ломаемых веток и понял, что братья все же не отстали. Звуки эти нарастали, но внезапно прекратились — совсем рядом. Марк подкрался к края подлеска и осторожно отвел один из кустов в сторону. Всего несколько шагов разделяли его и переговаривавшихся между собой сыновей свинопаса. Марк навострил уши.

— Мы его упустили, — сказал старший. — Возвращаемся.

— Наверное, где-то спрятался, − согласился второй. — Но я, знаешь ли, этого так не оставлю, — колено до сих пор болит. Римская свинья… Ладно, пойдем: и он, и прочие римляне свое еще получат. Я слышал, как отец говорил о собрании вожаков племени, которое пройдет в полнолуние. У Камня Вотана. Они будут обсуждать план…

— Тише, ты, Dummkopf, — сердито перебил его старший. — Мы, вроде как, и вовсе не должны знать об этом, так что помалкивай. Давай, валим отсюда.

Медленно досчитав до тысячи, Марк вышел из своего убежища и направился домой.

* * *

Из окна разрушенной сторожевой башни, построенной во времена Марка Аврелия в качестве одной из частей рейнских приграничных укреплений, Гай смотрел на залитый лунным светом пейзаж. Внизу, на дне огромного, с многочисленными выступами и впадинами, ущелья, в заполненных грунтом трещинах которого росли сосны, собралась огромная, с каждой минутой увеличивающаяся в размерах толпа. То был естественный разлом, огромный разрез в скале, проделанный, если верить легенде, мечом Вотана. В центре, на огромном утесе, Камне Вотана, стоял Гундогар, король бургундов: настоящий гигант в роскошном плаще с искусной вышивкой и богато украшенном Spangenhelm, конической формы шлеме, какие носили наиболее состоятельные из германских воинов. Воинственный облик вождя воскресил в памяти Гая образ одного из тех легендарных германских богов и военных героев, которые участвовали в эпических сражениях посреди мрачных скал и ущелий.

* * *

Рассказ Марка о подслушанном в лесу разговоре Гай выслушал очень внимательно. Собрание у Камня Вотана — места, которое напрямую ассоциируется с германскими мифами, — могло иметь военное значение, особенно в контексте звучавших в адрес римлян скрытых угроз. Может, теперь бургунды и были христианами (они обратились в эту веру недавно, став еретиками-арианами) и — номинально — союзниками Рима, но в прочности этого принудительного альянса он сомневался. Пожилой полководец по собственному опыту знал, что боевой дух может вспыхнуть в германцах в любую минуту, и если подобное случится, они превратятся в грозных противников. Даже ведшим кочевой образ жизни визиготам — наиболее романизированному из германских племен, — на протяжении тех двух поколений, пока им не были выделены земли для постоянного проживания, доверять было нельзя. С другой стороны, встреча у Камня Вотана могла оказаться обычной пирушкой или ритуальным собранием, а ксенофобские разговоры мальчишек — пустой болтовней. И все же, решил Гай, то, что с недавних пор бургунды стали с прохладцей относиться к нему самому, а теперь — и к его внуку, игнорировать не стоит. И Гай Валерий принял единственное, на его взгляд, верное решение: пробраться на собрание и всё узнать самому.