— Боевое ранение? — указал на царапину Кирилл, закладывая пальцем учебник эстетики в новой, глянцевитой черной обложке. Родион кивнул с небрежным видом: всякое, мол, в этой жизни случается. И сейчас же проявил оптимизм:

— Ничего, я ей еще дам. Пусть не обвиняет кого ни попадя.

— Девочек бить нельзя, — сказал Кирилл.

— А кого она обвиняет? — поинтересовался Ростислав.

— А она следователю выложила, — с видимой наивностью, что называется, на голубом глазу, но с дальним расчетом оповестил братьев Родик, — будто вы папе угрожали.

— Что? Мы — угрожали? — Реплики прозвучали одновременно, почти в унисон. — Да с чего она это взяла? Откуда? Вот дура!

— Конечно, дура, — заявил Родион и нагнулся, потирая поцарапанную ногу. — Вы с ней разберитесь. Пусть знает, кому и что говорить. Уродина.

При грозном появлении старших братьев Таня забилась в угол: несмотря на то что Кирилл и Ростислав отродясь пальцем не трогали ни Родика, ни ее, сейчас они несли на суровых лицах выражение, предвещавшее, что, если чего-нибудь до сих пор и не случилось, это не значит, что оно не может произойти в данный момент.

— Я не виновата, не виновата! — заверещала Таня. — Это он все следователю наговорил, что папа в ваш компьютер лазил, а после этого его убили…

Родион отступил в коридор. Сильная рука Ростислава вернула его в комнату и закрыла дверь.

— Так, малявки, а теперь выкладывайте все, что знаете, — потребовал Кирилл.

Нинель Петровна спала — ровно, без снов, точно достигнув наконец дна глубокого черного колодца, в который до этого долго и мучительно падала. Даже перебранка детей не могла извлечь ее из этой непроглядной глубины, чернее которой — лишь смерть. Она не могла знать, что рядом с ней, отделенные от матери только толстой стеной, ее взрослые дети докапываются до истины. И истина оказывается неприглядна.

— Ну как у тебя дела, Ваня?

Сумароков и Козлов, занимаясь двумя различными версиями дела Скворцова — Бирюкова, давненько не виделись. Встреча их обрадовала. Виталию Ильичу приятно было наблюдать этого парня, нескладную внешность которого преображали увлеченные, сияющие, хоть и маленькие глаза. «А перспективный сотрудник формируется!» — сделал вывод следователь. В свою очередь, и Козлов воспринял как нечто забыто-милое, чуть смешное, сосредоточенное бухгалтерское лицо Сумарокова и его манеру постоянно что-то писать. «Потомок одного из первых русских литераторов, что возьмешь!» — проявил снисходительность Козлов. Короче, вначале недовольные друг другом, сегодня они вели себя мило и терпимо.

— Дела наши отличные, — отрапортовал Иван. — Мафия, эксплуатирующая калек, трещит и гнется под моим напором. А как поживают ваши террористы, Виталий Ильич?

— Отлично они поживают. — Что-то, похожее на юмор, прорезалось в глуховатом низком голосе Сумарокова и в его тривиальном бюрократическом лице. — К сожалению, они поживают лучше некуда. А вот я по их милости поживаю плохо, потому что так и не отыскал, тупырь старый, чем их можно ущучить.

Видя, что Иван слушает внимательно, не по обязанности только, но и из интереса, наклонясь к нему, сообщил доверительно:

— Мне, Ваня, все даты покоя не дают. Шестое чувство мне подсказывает, что есть в них какая-то система, но я не могу до нее добраться. Мусульманские уже, христианские праздники перепробовал…

— А иудейские?

Сумароков безнадежно махнул рукой.

— Нет, вы, главное, не падайте духом. — Иван считал себя сообразительным — во всяком случае, не глупее Сумарокова. Вот сейчас он возьмет и с ходу вычислит то, вокруг чего Сумароков топчется долго и тяжелодумно. — Годовщины… годовщины каких-то крупных зачисток в Чечне проверяли?

Кивок, по-прежнему безнадежный.

— Даты начала первой и второй чеченской войн?

— Проверял.

— Точно проверили, Виталий Ильич?

— Точно, Ваня, не сомневайся. Да ты сам представь: если бы такое совпадение было, разве газетчики упустили бы? Трубили бы с утра до ночи… Нет, не оно.

Ивана зацепило. Бывают люди, которые разочаровываются, столкнувшись с первой неудачей, но он из других: из тех, кого неудачи подзадоривают. Вообще-то он мог наслаждаться свободной минуткой, позволявшей ему выпить стакан чаю и съесть бутерброд с докторской колбасой в спокойной обстановке, что, как известно, способствует пищеварению и предотвращает гастрит. Взамен этого он предпочел скооперироваться с Сумароковым во имя вычисления террористической системы. Вскоре злополучные даты — 18 июня, 14 сентября и 12 декабря — маячили перед ними обоими так же навязчиво, как перед оперным Германном — три карты, три карты, три карты.

— Три даты, три даты, три даты, — пропел старший, а поэтому более образованный в отношении музыки Чайковского Виталий Ильич. — Замечаешь, Вань? Почему мы так уверены, что их именно три? А может, штук пять или десять, включая те неудачные попытки, которые не дошли до широкой общественности?

— Я уже и не знаю, что вам подсказать, Виталий Ильич, — изнуренно вздохнул Иван, у которого проглоченный наспех бутерброд застрял где-то на полпути к желудку. — Прогноз погоды, что ли, посмотрите за эти числа… Солнечную активность… Фазы луны…

— Козлов, ты здесь? Пляшите, вам письмо: кажется, отыскалась твоя бородатая женщина.

— Да вы чего? — простецки всполохнулся Иван, выскакивая в коридор. И только спохватившись, обернулся к Сумарокову: — Ну бывайте, Виталий Ильич. Желаю счастья и удачи.

— Какое уж у нас, сереньких, счастье, — сварливо откликнулся Виталий Ильич. Последнее предложение — насчет погоды и прочего — Иван сделал, конечно, в шутку, но Сумароков от беспомощности готов был ухватиться за любой абсурд… Кстати, не обязательно абсурд. Не говорит ли медицина, что в период солнечной активности возрастает количество несчастных случаев?

— Виталий Ильич, ты что пишешь? — спросил следователя через некоторое время вислоусый капитан Алябьев, сотрудник отдела по раскрытию особо опасных и тяжких убийств.

— Запрос синоптикам о погоде, — ответил Сумароков рассеянно.

— А, ну не хочешь, можешь не отвечать. Острить-то зачем?

Сумароков не стал объяснять, что он не острит, а задал встречный вопрос:

— А как по-твоему, Сема, где можно посмотреть фазы луны за прошлый год?

— Возьми любой отрывной календарь в методическом кабинете, мы их заказали, но не пользовались, — ответил Семен Алябьев, глядя на Сумарокова пристальнее, чем раньше, с оттенком подозрения. Еще чуть-чуть, и он вместо календаря предложил бы ему градусник. Сумароков заметил это, но остался так же мрачен, не желая ничего опровергать. Алябьев принадлежал к тем, кто пороха не выдумывает и терпеть не может, когда это делают другие, может, поэтому и завяз в капитанах. Хотя, открывая толстенький, нетронутый календарь, Виталий Ильич подумал, что и ему сегодня не бывать монахом Шварцем. Порох, нужный для взрыва, наверняка скрывается в другом месте… А просмотр календаря — так, для очистки совести. Чтобы потом о неудачливом следователе Сумарокове говорили: «Он сделал все, что мог».