— Встреть меня, Великая Матерь. Окончен мой путь…

Он смутно слышал, как возле него гулко ударили копыта, остановились всадники, Артур спрыгнул на землю и склонился, чтобы заглянуть ему в глаза.

— Маэль!

Юноша никак не мог сфокусировать на нём взгляд. Лицо Артура казалось ему чрезмерно большим, оно заполнило всё пространство, от него исходили яркие лучи, но Маэль не мог понять, откуда взялись эти лучи на лице Человека-Медведя.

— Ты светишься, — прошептал Маэль.

— Молчи, не растрачивай себя, береги свои силы.

— Я виноват… — шепнул Маэль, — виноват…

— Ты ни в чём не виноват, — громко сказал Артур.

— Каждый знает о себе… Только каждый о себе… До конца… Груз вины… Нет ничего тяжелее…

* * *

Когда они приехали в Дом Круглого Стола, Маэль уже не дышал. Его везли на носилках, закреплённых между двумя лошадьми. Выдернутые из тела погибшего юноши стрелы лежали на его залитой кровью груди.

Артур молча спрыгнул на землю и, не оглядываясь, скрылся в доме. Маэля бережно сняли с носилок и передали друидам, тут же принявшимся читать молитвы.

Гвиневера вышла навстречу мужу.

— Что произошло, мой господин? Почему такой шум во дворе?

— Мы привезли Маэля, он убит.

— Что?!

Артур не проронил больше ни слова. Он расстегнул пряжки ремней и бросил оружие на стол.

— Где он? — с трудом шевеля языком, спросила Гвиневера.

— Друиды занимаются им.

— Где он?

Артур окинул жену тяжёлым взором и махнул рукой.

— Он во дворе… Сейчас его должны омыть, он с ног до головы залит кровью…

— Как он погиб?

— Стрелы… Его сплошь истыкали стрелами… Он ещё дышал, когда мы подъехали. Он пытался сказать что-то… Его словно терзали какие-то мысли… Но я ничего не понял…

— Господи…

— Он говорил о своей вине… Но он ни в чём не виноват… Он преданно служил мне и Круглому Столу… Почему он покинул нас? Что терзало его сердце? Откроют ли мне боги это когда-нибудь?

— Господи! — Гвиневера закрыла лицо ладонями. — Он погиб! Его больше нет! Отец Небесный, прими его в своём доме и прости ему его прегрешения! Господь наш, Иисус сладчайший, пречистому образу твоему поклоняюсь, именем твоим молю о душе Маэля! Не допусти, чтобы закрылись перед ним врата Рая. Не допусти, чтобы за пролитую кровь врагов он был осуждён на вечные страдания. Его сердце всегда было чистым. Услышь меня, Боже, прими раба твоего Маэля в свои объятия.

— Замолчи, женщина! Маэль никогда не был рабом!

— Прости, господин, — сжалась Гвиневера. — Просто мы с тобой говорим на разных языках.

— Замолчи! Моё сердце переполнено скорбью. Маэль был мне как сын. Что может быть горше гибели любимого чада? Не погружай же мою душу в чёрную пучину гнева. Не заставляй меня слушать твои христианские речи.

— Прости, господин, — едва различимо произнесла Гвиневера и перекрестилась, бросив короткий взгляд на деревянный крест, висевший на стене. Этот крест, тщательно отшлифованный и украшенный тонкой резьбой кельтских орнаментов по всей поверхности, на днях подарил ей местный плотник.

Артур тяжело покачал головой и быстрыми шагами покинул комнату, не затворив за собой дверь. Гвиневера осталась неподвижной посреди комнаты. Ей почудилось, что пространство сжалось вокруг неё, мир словно иссох в одно мгновение, звуки исчезли, цвета померкли. Она тяжело переступила с ноги на ногу и опустилась на стул, навалившись всем телом на массивный подлокотник. Она не слышала, как вошла служанка и что-то спросила. Она не слышала, как служанка осторожно вышла, чтобы больше не беспокоить госпожу.

«Маэль… Свет моего сердца… Как я буду без тебя? Зачем ты оставил меня? Что мне делать? Господи, прости, но зачем ты послал мне такое испытание? Я не справилась с любовью, зачем же ты пытаешь меня ещё и вечной разлукой? Неужто плата за сердечную привязанность должна быть такой тяжёлой? Разве я не имею права на счастье?»

Она с трудом поднялась и добрела до окна.

«Маэль, нет мне жизни без тебя! Солнце моё, радость моя, наше счастье оказалось таким коротким! Почему мы не рождены простыми людьми, почему не имели права видеться запросто, а предназначены были для какого-то служения? Кому мы служим? Зачем? Простое человеческое счастье важнее государственных дел… Маэль, почему ты не забрал меня с собой? Мне остаётся теперь только умереть от горя… Но проще — от удара клинка… Найду ли в себе силы? Осмелюсь ли нарушить Божий закон? Ох, Маэль, любовь моя, как тяжело думать об этом…»

Во дворе раздался топот копыт, и Гвиневера увидела, как десять всадников остановили коней перед крыльцом дома. На поднятых вверх копьях торчали человеческие головы, из приоткрытых ртов с мёртвым оскалом вываливались посиневшие языки. Артур медленно вышел к приехавшим.

— Мордред ускользнул, мой государь, — проговорил первый из всадников, расстёгивая ремешок кожаного шлема. — Мы убили ещё пятерых из его отряда.

— Священную чашу нашли? — мрачно спросил Артур.

— Нет, господин. Нам удалось схватить одного из разбойников, но сколько мы ни поджаривали его над огнём, он не проронил ни слова о чаше. Возможно, он не знал о её местонахождении.

— Он умер?

— Да, государь.

— Значит, Мордреда никто не видел?

— Он удрал. Вряд ли он теперь вернётся в пещеры. С ним осталось не более десятка человек.

Гвиневера смотрела на Артура сквозь слёзы. Мысли её были устремлены к Маэлю. То, о чём разговаривали мужчины во дворе, не имело ни малейшего значения…

В тот же вечер тело Маэля, завёрнутое в белые оленьи шкуры, было уложено в гроб. На груди покойника лежал его меч. Дымились четыре аккуратно сложенные кучки углей, обозначая четыре стороны света, и возле каждого из них стояли, прислонённые к воткнутым в землю жезлам, черепа вепрей. Друиды, облачённые в длинные серые платья, стучали в бубны и нараспев читали заклинания. Не менее десятка пожилых женщин собрались перед покойником и громко причитали, беспощадно дёргая себя за взлохмаченные волосы и осыпая себя пеплом. Народ тянулся в крепость из окрестных деревень, чтобы проститься со своим любимцем. На фоне мрачного неба покачивались на высоких шестах деревянные птицы, расправившие неподвижные крылья, и казалось, что это настоящие птицы зависли в воздухе, наблюдая за печальными событиями в крепости Круглого Стола.

Человек-Медведь подвёл к Мерддину белого жеребца.

— Я выбрал этого, — сказал он глухо. — Пусть отправляется с Маэлем.

Мерддин молча кивнул седой головой и потянул жеребца за повод. Тот было заупрямился, предчувствуя недоброе, но старик потянул к себе коня за гриву и что-то шепнул ему на ухо. Животное фыркнуло, тряхнуло головой и послушно двинулось за старцем. Перекрестив Маэля, Мерддин оставил белого коня перед гробом и вложил невесть откуда взявшийся серповидный нож в руки одного из священнослужителей. Друид почти сразу полоснул лезвием по горлу жеребца и ловко завалил животное на бок, прижимая голову коня коленом к земле. Хлынувшая кровь тут же запачкала его одежду. Остальные жрецы ухватили коня за ноги, чтобы он не зашиб кого-нибудь, лягаясь. Мерддин беззвучно прочитал молитву и окунул руку в распоротое горло животного, затем подошёл к гробу и тщательно обмазал кровью лицо Маэля.