– Язык! – грозно крикнул Пал Андреич. – Язык нельзя провоцировать, глупые, глупые вы люди… и как вам только в голову могло прийти – женщина-змея? Вы и ребенка назвали Лев… слава Богу, что хоть Лев, а не Заяц!

– Я был против! – взбунтовался Антон Петрович. – А женщина-змея – это амплуа такое цирковое… никто не виноват.

– Вы ведь опять не понимаете…

– Это я-то не понимаю? – И – усмешка: не Антона Петровича усмешка, но Антонио Феери. – Это я-то, по-вашему, не понимаю – человек цирка, который с детства любой толщины стенку между мирами игнорировать умеет? Мы все, цирковые, между мирами летаем, это один мой знакомый друг, Петя Миронов, печальный клоун, лучше всех понял. Он про фокусы говорил, но не в фокусах дело! Я, вот, дочку на арене перепиливал – догадайтесь, как это ощущается… когда не знаешь, соединишь ли опять, а сам остришь, шуточки отпускаешь – только б не думать, что всяко ведь может закончиться! Но кого хотите возьмите – акробата на подкидной доске возьмите, кто он – пространству… пространствам? Он существо, пространства – соединяющее… скользящее из одного пространства – в другое, и там, в другом, рискующее – пропасть. А канатоходец, Вашу «логику пространств» – взры-ва-ю-щий!.. Так ведь и весь цирковой народец: дунул – и нет нас… фокусник накинул плащ – и растаял, воздушная гимнастка золотой пылью осыпалась, да что там, дрессировщик, комок воли: когда тигр раскрывает пасть и в прыжке над ним замирает, куда, Вы думаете, исчезает дрессировщик? В то пространство, драгоценный Вы мой! Ах, Пал Андреич, Пал Андреич… забыли Вы таки, что и сами скрипач, совсем забыли! А вспомнили бы – и для Вас бы стенки не существовало, и сами бы Вы – смычком между мирами, логике пространства вопреки…

– Тише-тише-тише, – зашелестел Пал Андреич, словно рану заговаривая, – Вы же не знаете, Вы не понимаете сами, что говорите, есть страшные края, милый мой, есть страшные края, чудовищные… что знает про них светлое искусство?

– Светлое?

– Светлое, а другим не бывает искусство, светлый Вы человек! Спросйте скрипочку мою: знаешь про страшные края? И она ответит: откуда? Светлое искусство не ходит туда, музыка не ходит… они не могут там, они там умрут.

(«Вот это, – думал дед Антонио, – вот это! Это я скажу Льву… только бы не забыть интонацию: спросите-скрипочку-мою, спросите-скрипочку-мою…»)

А Пал Андреич ускакал уже вперед, на коне – поди успей за ним – и махал флагом, и кричал: другие пространства, я не знаю их по именам, они везде, они… и вот уже не слышно его, совсем не слышно больше.

Вернувшись, Мартынов был смущенным и растерянным, флаг за спиной прятал.

– Мы про эти страшные края, – словно оправдываясь, закончил он, – только и узнаем, что из языка… язык все знает по именам, все помнит.

– Мне жить осталось пару месяцев, – внезапно услышал свой голос Антон Петрович. – И тогда, наверное, – в страшные края. Рак легких у меня. Недавно диагноз поставили.

– После? – почти беззвучно спросил Мартынов.

– После – чего? – поднял глаза Антон Петрович, но тут же и опустил их. – Да, после… три дня спустя. И, что забавно, – никогда прежде никаких проблем с легкими!

– Вот Вам и… Ох. Я догадывался, что это не безнаказанно, я боялся Вам говорить, я догадывался, нельзя вторгаться в логику пространств. – Пал Андреич поднялся со стула, подошел к окну. – Вот, – сказал, – смотрите: вся панорама Москвы на ладони. Где, где, где они… все эти 8-е Песчаные, 25-е Тверские-Ямские, 160-е Парковые?

– Со Львом теперь что будет, – в никуда произнес Антон Петрович, не то спросив, не то… не спросив.

– Львы следы хвостом заметать умеют. Львы оживать умеют.

Дед Антонио поспешно взглянул на Пал Андреича: ему показалось, что, вроде, и не Пал Андреич это сказал. А тому, похоже, и самому непонятно было, сказал он это или не сказал. Впрочем, кому бы сказанное ни принадлежало, покой сошел на деда Антонио. И прилетели в сердце старые слова: «Второе естество лвово. Егда спит, а очи его бдита. Тако и Господь наш рече ко июдеом, якоже: Азъ сплю, а очи мои божественыа и сердце бдита». И принесли с собой новые: «Третье естество лвово. Егда отбегает лвица, хвостом своим покрывает стопы своя. Да не может ловець осочити слЂда его». А за ними, новыми словами, и другие еще – как бы вдогонку: «Первое естество лвово. Егда бо раждает лвица мьртво и слепо раждает, седит же и блюдет до третьего дьни. По трех же днех приидет левъ и дунет в ноздри ему и оживет».

– Пал Андреич, Вы старославянский или древнерусский знаете?

– Иначе бы я этимологом не был, – пробурчал Пал Андреич. – Льву про диагноз сказали?

– Никому не сказал. Пете Миронову, печальному клоуну, сказал только. И вот Вам теперь. Но я смирился уже с этим, а Вы вот лучше объясните мне то, чего я не понимаю – эти улицы, которых нет на плане… ой, Вера так сказала: «Ту улицу, которой нет на плане…»

– Она – знала? – Пал Андреич снова сел. – Неужели знала, что 8-й Песчаной нет на плане? Я всегда догадывался, что они о нас знают гораздо больше, чем мы о них. Им-то туда-сюда можно, они люди привилегированные! А это, «Из памяти твоей я выну этот день», – это Ахматова.

О, как ты долго будешь вспоминать

Внезапную тоску неназванных желаний

И в городах задумчивых искать

Ту улицу, которой нет на плане…

– …я запишу потом, Вера целиком не помнила. Хотя… – Антон Петрович осторожно потряс головой. – Эти улицы, которых нет на плане, там объекты обязательно какие-то засекреченные – или что?

– Да что угодно… а диагноз – точный, Вы уверены?

– Уверен, конечно, мой приятель фронтовой ставил… почему Вы так сказали: «да что угодно»? Разве мы не о засекреченных объектах говорим?

Пал Андреич снова встал, подошел к окну:

– Посмотрите же на это… на это нагромождение всего! Частью засекречено, частью перестроено, частью забыто, частью вообще и замечено никем не было никогда… что – планы? Это ведь тоже только картинки! А потом, ГУГК и ГлавАПУ – они же политические организации, милый человек… Ну да, Вам аббревиатуры такие ничего не говорят: Главное управление геодезии и картографии, ГУГК, и Главное архитектурно-планировочное управление города Москвы, ГлавАПУ, ха, почти ГПУ, – там Машин отец, друг мой большой, работал. В Мосгоргеотресте так называемом… Московский городской трест геолого-геодезических и картографических работ. Вместе с ним мы и возились со всем этим – со всякими планами старыми: с мичуринским, это первая половина XVIII века, с картами из справочников «Вся Москва». А особенно – с планами регулирования улиц, вот где сам черт ногу сломит… Они в конце XIX века при Городской думе составлялись, чтобы контролировать новую застройку и перестройку старых зданий. Улицы ведь периодически требуется перекраивать – выпрямлять, расширять, соединять, разбивать, другие прокладывать, ну да… улицы, площади, переулки, проезды, всю паутину эту.

– А мы, значит, видим только то, что, так сказать, зарегистрировано… паспортизовано…