– Потом поговорим, – буркнул Лаврухин и отключился.

Чтобы убить время, Севка решил заехать к папане. Он купил в магазине хлеб, колбасу, сыр, пиво и поехал на кладбище.

Генрих Генрихович сидел в сторожке на койке очень и очень грустный.

– Ты знаешь, Севун, что зимбабвийский доллар окончательно умер? – спросил он тоскливо, когда Севка засовывал продукты в холодильник.

– Ты сам вырыл ему могилу? – хохотнул Севка.

– Твои шуточки неуместны! – подскочил папаня. – Зимбабвийский доллар стоит сейчас всего пятнадцать американских центов!

– Ужас какой, – покачал головой Севка. – И как ему помочь?

– Как, как… – Генрих налил пиво в гранёный стакан и, подняв его, провозгласил:

– За здоровье зимбабвийского доллара! – Залпом выпив пиво, папаня утёр рукавом рот. – Кстати, Севун, можешь меня поздравить, я вступил в общество анонимных алкоголиков, – сообщил он.

– Почему же ты пьёшь? – возмутился Севка.

– Так мы же анонимные алкоголики! И пьём анонимно! Никто в данный момент, кроме тебя, не знает, пью я или не пью.

– Бедное общество, – вздохнул Севка.

– За анонимность! – поднял стакан папаня.

Пиво так стремительно исчезло в недрах папаниного организма, будто его засосала невидимая воронка.

– А вообще, Севун, я через силу пью. Только чтобы помочь зимбабвийскому доллару. Пойдём, я покажу тебе, какие художественные могилы сегодня вырыл.

Они прогулялись по кладбищу, поболтали о том, о сём, и Севка засобирался.

– Скажи, папаня, что нужно надеть, чтобы выглядеть мачо? – спросил он, садясь за руль.

– Ведро на голову, – радостно посоветовал Генрих.

– Мачо, папаня, это самец, а не огородное пугало.

– Тогда не знаю. Думай сам, Севун. По мне так, что пугало, что самец, один хрен. Только с ведром на голове ты будешь интереснее, чем без него.

– Понял, – кивнул Фокин.

Он поехал в город и, так как дозвониться до Лаврухина не смог, зарулил в магазин мужской одежды. И хоть, как выяснилось, у каждого существовало своё мнение о мачо, Севка купил белый льняной костюм, красный галстук и красные мокасины.

До свидания с Милой оставалось всего полтора часа.

В очередной раз не дозвонившись до Васи, Севка отправил ему эсэмэску «поганый мент».

В парфюмерном отделе он приобрёл три вида парфюма, а в галантерее разжился запонками «под золото» и зажимом для галстука с фальшивым бриллиантом.

Наличных денег осталось лишь на один цветок, зато это была орхидея.

* * *

– Изысканно, – похвалила Милавина орхидею и тут же вставила её в платиновый узел волос.

В отличие от Севки, Мила не очень-то ломала голову над своим образом. Она пришла всё в том же чёрном костюме, чёрной повязке, и только лёгкий макияж слегка придал ей торжественности и официоза.

У Севки дрожали колени, а сердце билось в пятках о красные мокасины.

– Ложись, – пролепетал он, отодвигая стул от стола. – То есть… присаживайся пока…

– А почему зал пустой? – садясь, огляделась Милавина. – Где посетители?

– Мы посетители, – зарделся румянцем Севка. – Ты и я.

– Щедро, – улыбнулась Мила. – Прямо как в кино.

– В каком? – испугался Фокин неожиданного сравнения.

– Про гангстеров. Главный гангстер всегда снимает своей подруге весь ресторан.

Сердце ещё сильнее застучало о мокасины, и хоть сравнение было не очень корректным, Севка почувствовал гордость.

– Выбери себе что-нибудь, – протянул он Миле меню.

Она взяла кожаную книжицу, покрутила её в руках и отложила в сторону.

– Если честно, я после шести не ем, – сказала Милавина.

Севка почувствовал замешательство, а потом облегчение, потому что денег после аренды ресторана осталось… Он не знал сколько, но обожраться точно бы не хватило.

– Вино? – схватился он за бутылку.

– Я не пью.

– Тогда сразу….того… Станцуем?..

Если она сейчас скажет «не танцую», он накинется на неё с поцелуями.

А что ещё делать в пустом ресторане, если не есть и не пить и не танцевать?

Мила вскочила и грациозно закружилась между столами. Севка схватил её за талию и притянул к себе, испугавшись, что проблема танца будет решена без него. Они протоптались в медленном танце минуту, прежде чем Мила спросила:

– Тебе не кажется, что музыки нет?

– Разве? – удивился Фокин. – А, по-моему, звучит прекрасная музыка… Арфа, скрипка и этот… как его… домофон.

– Саксофон? – усмехнулась Милавина.

– Да… он, зараза… – От близости её тела Севка ничего не соображал.

– Скажи, как продвигается моё дело? – По лицу Милы пробежала тень озабоченности.

– Никак. То есть, как-то там оно продвигается, конечно… – Севка попытался прижать её к себе крепче, но Мила остановилась и отстранилась.

– То есть как это – «никак»? Что значит «как-то там продвигается»?!

Меньше всего Фокин хотел говорить о работе, но ему пришлось это сделать.

– Понимаешь, – присел он за стол и залпом выпил стакан сухого вина, потом ещё один и ещё, чтобы остудить пыл разгорячённого тела, – отчего-то мне все твердят, что твоего дядю ограбила и убила вовсе не банда «искусствоведов».

– Что это значит? – нахмурилась Мила, присаживаясь напротив.

– Почерк разный. Прежние картины аккуратно доставали из рам, а не вырезали ножом. И убийство… Оно не вписывается в картину преступлений на эту тему.

– Чушь! – закричала Мила. – Как ты можешь так говорить?! Ты, опытный сыщик! Подумаешь, почерк! Это полная фикция – этот ваш почерк! Сегодня человек поступает так, а завтра он действует по обстоятельствам совсем иначе. Ну, хорошо, если ты уверен, что это не «искусствоведы», то, наверное, уже взял под наблюдение Михаила Громова?

– Кто это? – ляпнул Севка, выпивая то ли пятый, то ли шестой бокал вина.

– Ну, знаешь! – вскочила Мила. Она хотела выскочить из зала, но Севка, преградил ей дорогу, упал на колени и зашептал:

– Люблю тебя… очень люблю… как только родился, начал дышать и сосать… мать, с тех пор люблю… – Он схватил её за чёрные брюки, прижался лицом к коленям и начал целовать чёрный шёлк.

Милавина позволила ему всё сделать и всё это сказать.

– Так ты возьмёшь под наблюдение Громова? – уточнила она. – Он явно угрожал моему дяде! Он наверняка связан с бандой!

– Возьму, – прошептал Фокин, – возьму, если ты мне дашь… дашь? Ты мне дашь шанс?!