Каждый день я отправлялась осматривать сделанное за сутки и обычно возвращалась измученная и расстроенная. Наш прекрасный дом стоял с заколоченными окнами и дверью, огороженный пластиковой лентой и пластмассовой сеткой, день и ночь охраняемый полицейскими патрулями в защитных костюмах. Я была рада, что сэр Крамнер этого не видит. Не видит, к чему привело осуществление его «фантазий». Его сердце наверняка разбилось бы!

Хотя некоторым, наиболее доверенным служащим вход в здание был разрешен, публику по-прежнему не пускали. Поэтому те, кто имел дело именно с покупателями, были вынуждены заниматься планированием будущих операций. Кабинеты администрации были временно оборудованы в уродливом, нескладном офисном здании на углу Сент-Джеймс-стрит и Сент-Джеймс-плейс. Но когда туда привезли невостребованные мебель и картины со склада, помещения приобрели уютный, эклектичный вид: немного бидермейера там, немного чиппендейла тут.

Бертрама выписали из больницы. До полного выздоровления было далеко, он все еще дышал с трудом. Зато его чувство юмора не пострадало. Он во всеуслышание заявлял, что шрамы на лице делают его неотразимым.

— Теперь во мне есть нечто от Бонда, не считаете?

Он целыми днями висел на телефоне, заверяя нынешних и потенциальных клиентов, что потери далеко не так катастрофичны, как кажется на первый взгляд. Мало того, минимальны. Несмотря на то что предметы, находившиеся в аукционном и выставочных залах со стороны площади на момент взрыва, погибли, все остальные, запертые в дальних помещениях и под землей, остались целы. Так что могло быть куда хуже.

Некоторым преимуществом взрыва оказалось то, что бомба решила несколько проблем. Страховые компании немедленно начали выплаты, что позволило возместить ущерб владельцам вещей и поставило наши денежные потоки на более стабильную основу. Кроме того, на срочно созванном совещании совет директоров «Креди Сюисс» согласился продлить срок выплаты по кредитам. Если бы они потребовали долги немедленно, им пришлось бы списать все на убытки. Так что теперь у нас вместо трех было почти шесть месяцев.

Коллекция Романовых мирно покоилась в хранилище, круглосуточно оберегаемая вооруженными до зубов наемными охранниками. Под их бдительным присмотром Эндрю и его команда начали скрупулезный процесс составления каталога и определения подлинности украшений.

Коллекция стала суперзвездой великолепного международного инцидента, а мы — участниками и зрителями первого ряда. Это была настоящая рекламная золотая жила. Каждый раз при упоминании о взрыве речь заходила и о нас. Каждый раз, когда появлялась статья об аукционе, или аукционной фирме, или любой коллекции драгоценностей, или просто о чем-то российском, некоторое количество строк неизменно уделялось «Баллантайн и К°».

И когда пришло время открываться и начинать аукционы, мы не смогли вместить всех желающих.

Как ни совестно говорить об этом, но мне не раз приходило в голову, что Оуэн и Дмитрий Раш специально устроили этот спектакль в рекламных целях.

Скотленд-Ярд и министерство внутренних дел ее величества дружно предъявляли права на охрану свалившихся с неба драгоценностей и, естественно, не могли допустить еще одной попытки ограбления. Те служащие «Баллантайн», которым повезло вернуться в привычные кабинеты и рабочие помещения, проходили через неуклонно сужающийся живой коридор охранников. От них требовали носить не только служебные пропуска, но и еще одни, выданные полицией. Охрану сменяли каждый день, чтобы ни сотрудники, ни полицейские не успели познакомиться друг с другом.

Исключений не было. Шли интенсивные проверки. Наводились справки о каждом, кто имел несчастье работать в «Баллантайн». Требовалось предъявить все имевшиеся в наличии документы. Когда настала моя очередь предстать перед представителями закона, я уделила особое внимание прическе и макияжу. Поскольку во время допроса велись съемки видеокамерой, все, что было в тот день на мне — три нитки лучшего жемчуга, дневные аметистовые с жемчугом брошь и серьги, строгий темно-коричневый костюм от Рины Ланж, — предназначалось, чтобы польстить, смягчить облик и внушить доверие. Да, и еще густой слой блеска для губ.

Вооруженная таким образом до зубов и чувствуя себя почти неотразимой, я уверенно ступила в кабинет дознавателя Скотленд-Ярда… Впрочем, я слишком драматизирую. Никакого особенного допроса, из тех, какие мы видим по телевизору, когда людей размазывают по стенке, издеваются и доводят до слез, разумеется, не предстояло. Помещение оказалось обычным конференц-залом с видеокамерой на штативе, прикрепленном к торцу стола, магнитофоном и старшим инспектором Кертисом, надевшим ради сегодняшнего дня приличный синий костюм с чистой рубашкой и галстуком. Даже волосы были причесаны.

— Старший инспектор!

— Мисс Кесуик, — сухо кивнул он, словно мы в первый раз виделись. Вот только взгляд метнулся к моей шее. К тому месту, где толстый слой тонального крема скрывал едва различимые контуры бывшего засоса.

Он предложил мне стул, объяснил процедуру допроса, очевидно, достаточно простую и короткую. После нескольких вступительных вопросов инспектор перешел к сути дела:

— В молодости у вас было несколько приводов в полицейский участок города Талса, штат Оклахома, мисс Кесуик. И хотя вы не обязаны объяснять мне суть ваших проступков, может, все-таки согласитесь рассказать о том периоде времени немного подробнее?

Я знала, что когда-нибудь каким-то образом это обязательно выйдет на свет, и постаралась подготовиться.

— Это было так давно, — улыбнулась я, словно согретая воспоминаниями далекой молодости. Недаром же столько лет практиковалась перед зеркалом! — Я уже почти забыла… тогда многих забирали за злостное хулиганство.

— Вас арестовали за злостное хулиганство?

— Ведь это были шестидесятые: все американские студенты так или иначе бунтовали.

— И что вы натворили?

— Не знаю, бывали ли вы в Оклахоме, но, смею заверить, это отнюдь не рассадник диссидентства.

— Не имел удовольствия.

— Поверьте, вы не много потеряли, разве что любите коров и нефтяные вышки. От скуки мы буквально зверели. Обматывали туалетной бумагой деревья и учительские Машины, швырялись банками с краской в стены школы и устраивали шествия с лозунгами.

— И за это вас арестовали?

Похоже, он едва удерживался от смеха.

— Как и всех остальных.

— Против чего же вы протестовали? — допытывался Томас.

Я смущенно откашлялась.

— Да против чего угодно. Честно говоря, уже не помню точного содержания наших лозунгов. Знаю, что мы выступали не столько против войны: в Оклахоме не так уж много пацифистов. В основном мы ратовали за любовь, мир, свободный секс — ну, знаете, вещи, которые интересуют тинейджеров.

— Надо же, от вас я этого никак не ожидал, — рассмеялся он.

— Что поделать!