дивизиона, у дежурного офицера поручика Харитонова, у заведующего баней, пообедал и снова, ближе к сумеркам, вышел за проволоку, чтобы отнести на подпись бумаги капитану Бызову.

Строевые занятия с солдатами уже закончились, и плац был пуст. Городок притих и потемнел. Над Ангарой скапливались серые облака, ползли на запад, загромождали небо.

Никита шел по грязным щелистым мосткам и думал о Лукине, жалея, что не успел подружиться с ним и толком узнать, что он за человек.

Собачий лай вывел Никиту из задумчивости.

«Усадьба Бызова…» — вспомнил он и повернул на тропинку, ведущую к офицерским флигелям.

Вскоре во дворе одного из флигелей он действительно увидел Бызова.

Капитан в шинели нараспашку, заложив руки в карманы брюк и покачиваясь с каблука на носок, стоял возле собачьей конуры и плевал в дыру, прогрызенную псом над дверью. Пес хрипел, царапал когтями запертую снаружи дверь, громыхал цепью.

Когда плевок капитана попадал в разъяренную пасть, пес на миг замолкал, старательно облизывал черный нос, потом обиженно фыркал и снова начинал скулить, захлебываясь лаем.

«Экое занятье нашел», — усмехнувшись, подумал Никита, останавливаясь у калитки, и кашлянул, чтобы обратить на себя внимание капитана.

Бызов с неохотой оторвался от конуры и, почесав выпирающий из-под кителя живот, спросил:

— Чего тебе нужно?

— К вам, господин капитан. Бумаги на подпись…

— Давай сюда.

Бызов взял из рук Никиты рассыльную книгу и, сказав: «Здесь подождешь», пошел к дому.

Никита остался у палисадника. Он ходил взад-вперед возле калитки и нетерпеливо посматривал на дверь дома, за которой скрылся Бызов.

По двору капитанской усадьбы бродили горбатые остроносые свиньи с обвисшими до земли сосками. Тяжелые и неповоротливые, они подбирали гнилую солому, разбросанную у черного крыльца, и таскали ее в стайку за домом.

«Ненастье ворожат», — подумал Никита и посмотрел на небо. Оно было низкое, темное, сплошь затянутое тучами.

Бызов долго не возвращался. В окнах дома зажглись огни.

«Что же он не идет? — с беспокойством думал Никита. — Уже скоро пора… Нужно успеть до поверки. Сдам писарю рассыльную книгу и тогда… Ночью с угольными порожняками доберусь до Черемхова. Там ли отец? Почему же не возвращается Бызов?..»

Наконец дверь скрипнула, и на веранде бызовского дома послышались шаги. Никита бросился к калитке.

В свете окон вместо Бызова он увидел полную высокогрудую женщину в стеганой ватной кацавейке кремового цвета.

Женщина степенно шла по гнущимся половицам, но, увидав Никиту, вдруг остановилась и замерла, словно зачарованная таинственным видением. Ее черные брови поднялись до половины лба, а полное мясистое лицо стало пунцовым, как яркий «французский» шарфик, накинутый на плечи.

Она некоторое время смотрела на Никиту, не мигая, потом поправила шарфик и сказала тоненьким голоском:

— Это вы, красавчик, книгу ждете?

— Я, — сказал Никита.

Женщина спустилась по ступенькам крыльца, сделала навстречу Никите три шага и протянула ему рассыльную книгу.

— Муж-то подписал бумаги да и позабыл. Прихожу, а он лежит — дремлет. — Она жеманилась и, как бы застыдившись за мужа, опустила глаза. — А вам-то, бедненькому, сколько стоять пришлось, да на такой-то сырости… — Женщина вздохнула и опять подняла брови. — В следующий раз вы лучше прямо ко мне обращайтесь — скорее будет… В калитку стукнете — я выйду…

Она порылась в кармане своей шелковой кацавейки и, достав какую-то бумажку, свернутую крохотным квадратиком, сунула ее в руку Никите.

— Возьмите, — сказала она, потупив глаза, и, вся заколыхавшись, поплыла к веранде.

Никита развернул бумажку. Это была желтая двадцатирублевая «керенка».

— На чай дала… Вот дрянь… — пробормотал Никита и хотел было швырнуть деньги вслед ушедшей женщине, но опомнился. Нахмурившись, он внимательно рассмотрел «керенку» и спрятал ее в карман.

14

Когда Нестеров, возвращаясь от Бызова, подошел к казарме «наполеонов», он услышал во дворе гул голосов, выкрики и какой-то непонятный шум.

«Может быть, мимо пройти… — подумал Никита и в нерешительности остановился у калитки. — Нет, нельзя… У меня подписанный Бызовым приказ. Приказ будут читать на поверке. Писарь ждет… Они слишком быстро хватятся меня…»

Он вбежал в калитку и во дворе увидел толпу «наполеонов». Они теснились к крыльцу казармы, что-то бессвязно кричали и потрясали кулаками.

За гулом толпы Никита сразу не мог понять, что творится. Видимо, и сами «наполеоны» плохо понимали, что делают и о чем кричат.

— Будя! Будя, батя, заврался… Иди попадье Лазаря пой! — надрывая горло, орал маленький солдатик, приседая и звонко хлопая себя по обтянутым белым ляжкам. — Будя…

На крыльце стоял священник, уже не первый раз приезжающий в казармы для «нравственных бесед» с солдатами. Волосы его были растрепаны, голова тряслась. Тяжелый наперсный крест то поднимался к его испуганному лицу, то терялся в толпе солдатских кулаков.

Кто-то оглушительно свистел, заложив пальцы в рот, кто-то озлобленно бранился.

Никита подбежал ближе к крыльцу и тут только увидел рядом со священником высокого тощего солдата, который, наверное, и поднял весь этот шум.

Протянув руку к бороде священника, будто за горло его схватить стараясь, солдат кричал прямо в лицо попу, не помня себя:

— Союзники, говоришь, братья, говоришь, нам? Нет, постой… Говоришь, тоже христиане и нам помогают… Говоришь, помогать приехали? А жену мою зачем повесили? А? Нет, ты это скажи… Это как? Братья они, а зачем наши села палят? Как это? Говори, христопродавец, отвечай!

Поп пятился к дверям, глотал набегающую слюну, поднимал крест, но солдат продолжал наступать.