«Надо будет их обязательно валерьянкой напоить перед церемонией, а то, не дай бог, откинет кто-нибудь коньки и испортит все действо».

Посмотрев внимательно на ученых-инженеров, посчитал правильным перенести собрание на завтрашнее утро. Уж очень возбужденными выглядели присутствующие, разговор о проблемах увеличения выпуска продукции или трудных местах, мешающих оному процессу, стоило отложить. Что Москаль-чародей и сделал. А сам решил отправиться к больному товарищу.

Посомневался, надо ли прогуляться до госпиталя пешком или проехать верхом. И характерники рекомендовали больше на своих двоих передвигаться, и сам прекрасно понимал необходимость ходьбы для укрепления сердца. Но победили лень и усталость. Причем усталость не только физическая – от путешествия по пыльным дорогам Руси под по-летнему жарким майским солнцем, но и эмоциональная – от неожиданно горячей встречи здесь.

«Блин, приятно-таки. Как бы мне не втянуться в потребление почитания. Только дай повод – найдутся желающие вылизать начальственную задницу. Чревато это, как показывает история и личные наблюдения. Надо бы до больнички пешком пройтись, но по жаре этой сумасшедшей… Вот и верь после этого климатологам, писавшим о Малом Ледниковом периоде. Хотя зимой-то морозы… Не пойду пешком, ну его. Опять-таки бронежилет не снимешь, жить не надоело, таскать же такую тяжесть – то еще удовольствие. Да и сердце по жаре вредно перегружать, как мне кажется».

Найдя для себя такой убедительный повод, сел на Ворона и отправился проведать болеющего товарища. Теперь характерник путешествовал на трехлетнем сыне васюринского Черта, Вороне. Наконец сбылась его мечта оседлать ахалтекинца. Ездить на иноходце оказалось намного комфортнее, чем на скакунах, и, что немаловажно в нынешнем его состоянии, легче физически. К тому же конь выказывал на редкость выдержанный – для жеребца – характер. Однако во избежание конфликтов еще и между средствами передвижения колдун (отпираться от этого определения попаданец уже не пытался) посадил всю охрану на кобыл.

Подковы не цокали, а глухо стучали по размякшему от жары асфальту, положенному прошлой осенью. Изредка конь чуть отклонялся от следования по прямой из-за навозных лепешек, «украшавших» дорогу. Жеребец имел повышенную брезгливость, наступать в такие «мины» очень не любил. Покрытие получилось так себе, если честно – на тройку с минусом, а уж сколько стоило… страшно вспомнить. Но брусчатка обошлась бы не дешевле, да и не нашлось под рукой специалиста, умеющего ее класть, грязь же в распутицу тупо блокировала производственную деятельность. На часть дорог насыпали гравийное покрытие, а перед домнами и мануфактурами по настоянию попаданца положили асфальт.

Результат получился неоднозначным – непомерно дорого, недолговечно, к лету дорога становилась липкой и непрочной, тяжело нагруженные телеги ее уже сильно повредили, вынуждая думать о замене такого удобного покрытия, по крайней мере, здесь.

«А сколько было радости, когда в необъятном море весенне-осенней труднопреодолимой грязи появился кусочек твердой поверхности, дающий возможность передвигаться пешком и верхом, возить грузы, то есть продолжать трудиться и жить, а не ждать у этого грязевого моря погоды. Да и зимой на новинку не нарадовались – в других местах застывшие на морозе колеи превращали путешествие в пытку».

Правда, по гравийным участкам пришлось пускать патрули. Куркули из расположенных неподалеку сел посчитали, что, раз добро лежит на земле, значит, ничье, и начали было прибирать его к рукам. После нескольких порок не только таких добытчиков, но всех их соседей, причем как мужиков, так и баб, уничтожение дорог прекратилось. Слишком хозяйственных хомяков контролировали уже не казаки, а соседи, получить плетей за чью-то жадность желающих не наблюдалось.

Прижимистый Хмельницкий покряхтел, покряхтел (имел и он любимое земноводное, ограничивающее траты хозяина), но приказал устелить асфальтом центральную улицу Чигирина. Даже в столице распутица превращала улицы в болота с эффектом неглубокой трясины. Относительно неглубокой. Человек тонул в ней изредка, только спьяну – случалось и такое, – но сапоги с прохожих стягивались регулярно, и далеко не все их могли найти, так что в это время горожане старались пореже выходить на улицы, уж очень трудоемким и утомительным было передвижение по ним.

Впрочем, приступы амфибиотрофной асфиксии у Хмеля легко купировались благодарной молвой чигиринских обывателей и прочего приезжего люда:

– От спасиби пану Гетьману – тепер хоч по осени-весни ходыти можна по людськи, чобит не втратывши. Та й вози тепер не треба з кректанням витягувати з грязюки. Дай Бог здоровьячка Хмелю та Москалю-чаривнику за таке дыво.

Ровная (к одновременно радости и досаде Аркадия, чигиринское покрытие получилось много лучше запорожского, куда более важного), приятно выглядящая, неощутимая при передвижении на подрессоренной карете дорога произвела сильнейшее впечатление на иностранных представителей. Однако большинство из них, узнав о стоимости такого удобства и труднодоступности главного ингредиента, разочарованно вздыхало. Даже надутый как индюк посол империи не смог или не захотел скрыть огорчения. Дорого.

Только испанский и нидерландский послы заинтересовались асфальтом всерьез. Настолько, что испанцы, узнав о технологии – ее и не скрывали, – подумывали об укладке улиц в Маракайбо, Картахене, Гаване, Пуэрто-Плата и Веракрусе, а голландцы начали переговоры о покупке венесуэльского сырья для украшения улиц Роттердама и Амстердама.

«Да… Все хорошо, прекрасная маркиза… Не подумал я, что летом, в жару, телеги раздолбают такое покрытие вдребезги не хуже танков в двадцатом веке. Лето еще не пришло, а о замене асфальта здесь уже думать надо. Пока асфальт на тротуары перенесем, пора людям дать возможность спокойно ходить по улицам, не боясь наезда лихого всадника или кучера, а дороги оставим с гравийным покрытием. До широкого распространения шин и думать об асфальте на дорогах нельзя. Перед испанцами извиняться придется, у них в колониях круглогодично жара стоит. А Богдан уперся, и теперь летом в столице есть первая пешеходная улица. Не повезло казакам с попаданцем – то и дело мои предложения к убыткам вместо пользы ведут. Но другого-то нет».

Аркадий подавил желание спрыгнуть с седла на землю – при проблемах с сердцем строить из себя добра молодца не стоило. Степенно и не торопясь слез, привычно ласково похлопал жеребца по шее. Тот фыркнул и сымитировал попытку цапнуть хозяина зубами за руку.

– Скотина ты неблагодарная, Ворон, так и норовишь укусить руку, тебя кормящую. Вот обижусь и сменю тебя, черномазого, на белую и пушистую кобылку.

Конь в ответ фыркнул еще, откровенно насмешливо, переступил передними ногами и помотал головой, выражая сомнение. Так, по крайней мере, показалось Аркадию. Конь для казака – не только средство передвижения, а еще и боевой товарищ. Соответственно и отношение к нему особое, далекое от беспристрастности.

Отдав поводья лихо слетевшему с седла джуре, Москаль-чародей невольно вспомнил папашу Ворона, Черта.

«У Ивана хлопот бы здесь было куда больше, тот гад укусы не имитирует, тяпает, будто хищник, только на Васюринского не покушается. Одному незадачливому воришке из переселенцев почти напрочь отгрыз пальцы, цыган вздумал у характерника коня увести, понадеялся на свое умение с лошадьми обращаться. Если бы дурачка тут же не повесили, пришлось бы большую часть кисти ампутировать. Зато человек в легенду попал, историю его смерти теперь в сильно приукрашенном виде по всей Руси пересказывают».