— Проверили все мафинки? — строго спросил коллежский советник.

Берс готов был поклясться на полном собрании сочинений Габорио, что обошел каждую лично.

Дальнейшее требовало уединения. Ванзаров предложил отойти в коридор. Убедившись, что лишних ушей нет, тихо спросил:

— Слыфали среди друзей князя имя «Петр Николаевич Морозов»?

Берс подумал и признался, что не знает такого.

— А Ленский Петр Александрович?

Берс несколько удивился:

— Спрашиваете об этом меня?

— Почему я должен знать?

— Но ведь он же бывает у вас в доме, то есть на даче!

— Николай Карлович, сегодня плохой день для шуток…

— Господь с вами, какие шутки! Его и Софья Петровна изволят принимать, и в нашем доме он, конечно, бывает. Дачная жизнь располагает, хотя я стараюсь не влезать в жизнь молодежи…

— Откуда знаете мою жену? — с нежданным ожесточением накинулся коллежский советник.

Берс пугливо отшатнулся:

— Позвольте, что тут такого? На даче живем по соседству, захаживаем в гости… Вы не любите летние разговоры, посиделки на веранде под зорьку, и все такое, я и не смел намекнуть… Вот и сейчас сердитесь…

— Простите, с утра день не задался… А кем он приходится князю Одоленскому?

Тут Николай Карлович огляделся по сторонам и шепнул:

— Так ведь племянник-с… знаете ли… почти…

— А почему… — начал было Ванзаров, но внезапное открытие вспыхнуло бертолетовой свечой: незаконнорожденным детям знатных фамилий иногда давали новую, только без первого слога. — Так он наследник всего гигантского состояния Одоленского?

— Тайна сия велика есть, как говорится. Если только Павел Александрович что-то оставил по завещанию. А так — напрямую — разумеется, нет.

Ванзаров пристально посмотрел в лицо коллежскому асессору:

— Хорофо знаете Ленского?

— С лета. Князь привез его в мае, снял дачу где-то в соседнем поселке.

— Узнать смогли бы?

— Разумеется…

— Могу ли знать, почему соврали?

— Когда? — Берс выказал глубокое и искреннее недоумение.

Родион Георгиевич предъявил снимок:

— Вчера в Соболевских изволили не признать знакомого вам юнофу. Почему?

Берс попросил секундочку, вернулся с очками, взял снимок еще раз и, вглядевшись сквозь толстенные стекла, воскликнул:

— Святые угодники! Князь Павел с Петрушей что вытворяют!

Оказывается, в нервном возбуждении розысков «Аякса» Николай Карлович не разобрал даже князя без очков. Что говорить о Петре! «Живая картина» была возвращена с глубокими извинениями коллежского асессора.

— Антонина Ильинична дома?

Берс поклялся, что дворнику даны строжайшие инструкции гнать бойкую девицу взашей, если только нос из квартиры высунет.

Родион Георгиевич немедленно отдал команду:

— Едем!

— Поздравляю, приехали! — ротмистр угрожающе постучал по столу ногтем.

Задержанный возмутился:

— Позвольте, что за тон!

В самом деле, ну и манеры! Хватают на вокзале, заламывают руки, тащат в участок, сверяют с какой-то дурацкой фотографией, оскорбляют всячески, а потом еще в наручниках, представьте, привозят в сыскную полицию! А какой у них запах, с ума можно сойти. А ведь там, на платформе, его ждет единственный и любимый! Хамы и мужланы!

— Не имеете права меня задерживать! Я актер Мариинского театра! У меня влиятельные покровители… Вам попадет, знайте! — заявил худосочный субъект, изящно скрестив ножки.

Будь воля ротмистра, он бы взял добрую нагайку и…

— Могу ли видеть ваш паспорт? — сдержанно сказал Мечислав Николаевич и с досадой понял, что копирует опального начальника.

Фертик полез в ридикюль, извлеченный из объемного чемодана, и предъявил зеленую книжечку.

— Иван Петрович, где провели ночь с субботы на воскресенье? — спросил ротмистр, перелистывая паспорт, и опять расслышал чужое эхо.

— А вам какое дело?

— Подозреваетесь в убийстве.

— Боже, какая глупость! Если я сошел с поезда, то где я, по-вашему, мог быть? В Москве, а где же!

— Когда уехали?

— В четверг, понятно же!

— Почему не прибыли на премьерную партию в «Лебедином»?

Николя Тальма растерялся: то ли он стал так популярен, то ли полиция следит за каждым его шагом.

— Это вас не касается… — не очень уверенно заявил он.

— Полиции все касается. Даже когда баритон сфальшивит.

— Ну, хорошо, я поссорился с моим… другом. Мы накричали, наговорили много лишнего, я собрал вещи и уехал на первом отходившем поезде. Пожертвовал премьерой, представьте. Я не мог больше оставаться в этом городе.

— Зачем вернулись?

— Вам не понять тоску израненного сердца… Я отправил телеграмму и ждал, что меня встретят с цветами… А он…

— Князя Одоленского вчера утром нашли в своей постели. Убитым.

— Что?! — только и выговорил балерун. Затем случилась истерика, да такая, что «железный ротмистр» был вынужден налить безутешному Николя стакан воды.

Придя в себя, Иван Рябов сделал официальное заявление, что ожидал подобного и боялся. А все потому, что у князя появился новый любовник, которого Одоленский всячески скрывал.

Исповедь прорвалась бурным потоком. Роман Тальма с князем длился уже девять месяцев, Иван отдавал всего себя любимому и даже научился фотографировать, чтобы запечатлевать своего героя в минуты спортивных достижений. Но недавно в князе случилась перемена. Одоленский говорил непонятные слова о первородстве крови, а однажды напугал, заявив, что скоро ему будет подвластно все, и он устроит Ивана первым прима-балеруном всея России. Рябова стала терзать ревность, он принялся следить за другом. И выследил! В четверг видел их на даче — мерзкий смазливый мальчишка, ничего особенного.

В тот же вечер Павел отказался объясниться, они страшно поссорились. Дальнейшее известно.

Услышав такое признание, Мечислав Николаевич вдруг осознал: ему не хватает, чтобы сейчас начальник отдал приказ, который надо выполнять. Потому что ротмистр искренно не знал, что делать дальше.

Потеряв душевное спокойствие, Джуранский действовал, как умел. В отместку всему театру и просто на всякий случай отправил балерунчика в камеру.

Арест, хоть и домашний, на пользу молодому организму не идет. Антонина в гневе чуть было не вырвала дверь, но, увидев самого Ванзарова, быстро присмирела, отступила под защиту вешалки и боязливо заявила, поправив очки: