— Пол земляной — тянет, — почти выла от безысходности женщина. Она ведь была сначала мать, а потом супруга.

А затем будничным ровным голосом, каким иногда любят говорить о вещах далеко необычных и редких, произнесла:

— Нет смысла тратить и трепать друг другу нервы, себе же дороже выйдет. Так жить дальше нельзя.

Начинало темнеть, становилось жутко в лачуге этого медвежьего угла на краю поселка. Когда она глядела в окно — вправо и влево уходили набирающие сумрак, как губка воду, переулки, по которым в то время страшновато было ходить. Время послевоенное, тем более на Кавказе!

И Галина не выдержала такого издевательства над сыном! Опасаясь потерять Сашу, она, собрав нехитрый узелок из детской одежки, вернулась в Базарный Карабулак.

Теперь Галина настолько разуверилась в такой обстановке, что ей показалось, будто и не было у нее прежней, взаимно интересной жизни с любовью и уважением. Стали смутны, опасны и расплывчаты представления о перспективах совместного обитания в этой мышиной лачуге. У женщин есть необыкновенная способность порождать иллюзии, быть не такими, какими они на самом деле есть. Галина, возможно, ждала в этом благодатном крае уютного счастья с любимым человеком, а встретила бытовую неустроенность, растерянность супруга и непонятное отношение властей к Александру.

Последний разговор был тяжел и вязок. Он стоял, опершись плечом о дверной косяк, и ждал от нее очередного упрека. Ему на время показалось, что лицо у раскипятившейся Галины было злобное, а губы расползались в ядовитой усмешке. Саша никогда не мог бы подумать, что так быстро и столь разительно может измениться человеческое лицо.

У каждого из них в душе заиграли фантастические скрипки холодными мелодиями разрыва. Оба они стояли и глядели в разные окна и видели одну и ту же картину — вокруг фонаря кружились крупные снежные хлопья. И казалось, что они не с неба опускались, а прилетали с земли, затевая белые хороводы вокруг уличного светильника. Снегопад за окнами усиливался — крылатые снежинки стали ускоряться и множиться. Беспричинная тревога корежила и ломала их двоих. Они прекрасно понимали: лучшее, что у них было и могло быть, уже больше не повториться.

Козлов за ней не поехал. Разлука всегда бывает внезапной. Он считал так: уехать — значит, чуть-чуть умереть. Любовь не отремонтировать, если в ней застучал мотор. Александр и сам понимал, что лучшая минута любви — это момент, когда поднимаешься к любимой по лестнице в прошлом. Теперь он спускался в Александровский подвал…

Во-первых, Александр не захотел менять Ставрополь на Саратов, а во-вторых, посчитал предательством отъезд жены в такой крутой поворот беспросветной для него жизни — он вдруг оказался никому не нужным…

Он лежал на диване, крупный, полный сил человек, тупо уставив глаза в потолок, разглядывая рыжие разводы от протечки крыши. В изножье, свернувшись в тугой клубок, лежал серый котенок, которого он подобрал из-за жалости на улице. Отмыл его от засохшего глинозема и выстриг плотные колтуны. Углы комнаты еще держали мутный сумрак, который таял почему-то медленно из-за полузадернутых штор.

«Да, обстоятельства иногда бывают сильнее нас!» — подумал Александр. На полу валялись разбросанные Сашкины игрушки. Козлов вскочил и чуть было не завалился набок — глинобитный пол оказался скользким из-за пролитого недавно чая, приготовленного на самодельном откидном столе.

Он собрал в матерчатую торбу недорогие игрушки сына Саши и нежно поставил ее в дальний угол. Включил громкоговоритель — черную тарелку «Рекорд». Раздался торжественный бой Кремлевских курантов. Удары чередовались в такт больших капель, падающих в наполовину заполненный тазик с носика умывальника на кухоньке. Кстати, самым распространенным до середины 1950-х годов радиотехническим устройством в квартирах наших недавних соотечественников был абонентский, именно этой модели громкоговоритель. Он выпускался с 1924-го по 1952 год почти десятком различных заводов СССР. Радиоприемник, изготовленный из плотной черной бумаги, держалась в легком металлическом каркасе. В просторечии их называли «тарелка» или «репродуктор». Они были настенными и настольными. И весьма приметной частью интерьера советского человека.

Принято считать, что большинство населения Советского Союза из таких «черных тарелок» узнало о начале Великой отечественной войны и о Великой Победе в ней. Александр прослушал новости, но это не привело его в равновесие из-за внезапного отъезда некогда любящей жены. С днями пришло понимание, что с лица воду не пить. Один из друзей его успокоил:

— Это хорошо, даже прекрасно, когда не мы бросаем, а нас!

«Выходит, жизнь всех расставляет по своим местам, — размышлял, словно оправдывался Александр. — Она для меня в последнее время казалась как маленький Наполеон — победила, но не убедила в своей правоте. Правду она разрезала пополам. Таким образом, семейная жизнь отвратительно скособочилась.

Ведь она видела и знала мои реалии. Я дергался, как запутавшаяся рыба в сетке-трехстенке. Наверное, долго не зарастет разделившая нас двоих межа».

После отъезда жены появилась бессонница — в постели он стал «летать». Не так-то просто бывает одинокому человеку заснуть. Приходилось гнать из головы проклятые мысли, а они все равно лезли тараканами в голову. Даже влез в голову такой вопрос: куда подевались майские жуки? До войны их была масса. Стучались в лобешники — больно было, бились вечерами в стекла окон. Вспомнил, как в детстве собирали их в спичечные коробки. Они там перебирали когтистыми лапками. Их музыку он не раз слушал, приложив коробок к уху. Баловались «бомбовозами», когда в «корму» жука вставляли былинку — тонкий сухой стебелек травы. Жук тяжело взмывал поверх деревьев, унося с собой сухой и длинный «хвост».

Когда душевная боль от насевших семейных неурядиц потеряла остроту, он стал успокаивать себя спиртным — чачей, вином, пивом. Именно эти напитки протянули ему коварные руки. Бутылка появляется чаще тогда, когда мы слабеем, утомлены мытарствами и терпим неудачи. Но обещания ее лживы — настроение повышается на минуты, а теряется на годы. Действительно, в чарке тоска ищет минутного облегчения. Зайдя в «чайную» с другом, он услышал, как полупьяный фронтовик без ноги, забившись в полутемный уголок, бренчал на гитаре, а с губ слетали слова блатной песенки. В них были такие слова:

В «чайной» стоял смех, перемежающийся с гоготом, и дымовая сигаретно-папиросная завеса на уровне человеческого лица. Безразлично, то ли сидел посетитель за столиком, то ли вставал из-за него, чтобы выйти во двор и ухватить порцию свежего кавказского воздуха. Среди желающих «отдохнуть» таким образом в темном углу с двумя соседями на дешевом венском стуле восседал и Александр Иванович.