– Вы не должны вести такую жизнь. За этими стенами вы откроете для себя огромный удивительный мир. Я могу научить вас, как использовать вашу необычайную эрудицию и ваши потрясающие таланты таким образом, чтобы они приносили радость и удовлетворение вам самой.

После этих слов сердце Констанс, несмотря на все ее попытки сохранять хладнокровие, сильно забилось; рука, которой она поглаживала мышку, замерла.

– Вы должны жить не только умом, но и чувствами. Ведь помимо души у вас есть еще и тело. Не позволяйте этому ужасному Рену отравлять ваше существование, целый день присматривая за вами, словно нянька. Перестаньте разрушать свою жизнь. Живите! Путешествуйте! Любите! Говорите на языках, которые изучили. Узнавайте мир, непосредственно соприкасаясь с ним, а не со страниц старых пыльных книг. Сделайте свою жизнь цветной, а не черно-белой.

Констанс напряженно слушала, ощущая растущее смущение. Она действительно мало что знала о мире – точнее сказать, почти ничего. Вся ее жизнь была лишь прелюдией – только вот к чему?

– Раз уж мы заговорили о красках, скажите, какого цвета потолок в этой комнате?

Констанс запрокинула голову.

– Синего.

– Он всегда был таким?

– Нет. Алоиз распорядился перекрасить его во время… во время ремонта.

– Как вы думаете, сколько времени ему понадобилось, чтобы выбрать этот цвет?

– Думаю, не много. Оформление интерьера не слишком его интересует.

Диоген улыбнулся.

– Совершенно верно. Не сомневаюсь, что это решение он принял со страстью бухгалтера, готовящего квартальный отчет. Однако к таким серьезным вещам нельзя относиться равнодушно. В этой комнате вы проводите большую часть своего времени, верно? Не кажется ли вам, что это свидетельствует о его отношении к вам?

– Я вас не понимаю.

Диоген подался вперед.

– Возможно, вам станет понятнее, если вы узнаете, как выбираю цвет я. В моем доме – моем настоящем доме, который мне очень дорог, – есть библиотека, похожая на эту. Вначале я хотел оформить ее в синих тонах. Однако после некоторых раздумий и экспериментов понял, что синий цвет приобретает зеленоватый оттенок при зажженных свечах – а ведь в этой комнате после захода солнца это единственный источник освещения. Дальнейшие опыты показали, что при таком свете темно-синие оттенки – например, индиго или кобальтовый – превращаются в черный, а голубые – в серый.

Глубокие тона, такие как бирюзовый, становятся тяжелыми и холодными. Мне стало ясно, что синий цвет, о котором я подумал в первую очередь, совершенно не годится. Не подошли и различные оттенки жемчужно-серого, который мне тоже очень нравится: они теряют свое голубоватое сияние и превращаются в тусклый сумеречно-белый. Темно-зеленый ведет себя так же, как темно-синий, – становится почти черным. Поэтому в конце концов я остановился на светло-зеленом, цвете летней зелени. В мерцании свечей он создает неповторимый эффект: кажется, словно ты находишься под водой. – Он помолчал. – Я живу у моря. Я могу сидеть в этой комнате, погасив свечи, слушать шум волн и представлять, что я ловец жемчуга, погружающийся в зеленые воды Саргассова моря. Уверяю вас, Констанс, это самая красивая в мире библиотека. – Он еще немного помолчал, словно что-то обдумывая, потом подался вперед и с улыбкой произнес: – А знаете что…

– Что? – еле слышно проговорила она.

– Вам бы она тоже очень понравилась.

Констанс сглотнула, не зная, что ответить.

Диоген бросил на нее быстрый взгляд:

– В прошлый раз я принес вам подарки. Книги, кое-что еще… вы их открывали?

Констанс кивнула.

– Хорошо. Они расскажут вам о других мирах – благоухающих, полных восторга и удовольствий, которые только и ждут, чтобы ими насладились. Монте-Карло, Венеция, Париж, Вена. Или, может быть, вы предпочтете Катманду, Каир, Мачу-Пикчу. – Диоген обвел рукой стены библиотеки, уставленные шкафами с книгами в кожаных переплетах. – Посмотрите на тома, которые вас окружают: Беньян, Бэкон, Мильтон, Вергилий – все до одного старозаветные моралисты. Разве сможет сад цвести, если поливать его хинином? – Он провел рукой по томику Ахматовой. – Вот почему я читал вам сегодня стихи: чтобы показать, что тени, которыми вы себя окружаете, не обязательно должны быть одноцветными. – Он взял из стопки книг одну, довольно тонкую. – Вы когда-нибудь читали Теодора Ретке?

Констанс отрицательно покачала головой.

– Неужели? Тогда вам предстоит испытать редкое, ни с чем не сравнимое наслаждение. – Он раскрыл книгу, перевернул несколько страниц и начал читать: – «Умершие не видят нас. Один лишь поцелуй…»

Слушая эти стихи, Констанс вдруг ощутила странное чувство, глубокое и вместе с тем недоступное, вспыхнувшее в самом тайном уголке ее души. Нечто подобное она испытывала в давно забытых снах.

– «Поем мы вместе, и слились наши дыханья…»

Констанс вскочила. Мышка у нее в кармане протестующее запищала.

– Уже очень поздно, – сказала она дрожащим голосом. – Думаю, вам лучше уйти.

Диоген нежно посмотрел на нее, потом совершенно спокойно закрыл книгу и поднялся.

– Да, пожалуй, так будет лучше всего, – ответил он. – Негодяй Рен должен вот-вот вернуться, и я не хотел бы, чтобы он застал меня здесь. Как, впрочем, и другие ваши тюремщики – д’Агоста и Проктор.

Констанс покраснела и тут же отругала себя за это.

Диоген кивком указал на диван.

– Я оставлю вам и эти книги, – сказал он. – Доброй ночи, дорогая Констанс. – Затем он шагнул вперед и, прежде чем она поняла, что он собирается сделать, наклонил голову, взял ее руку и поднес к губам.

Диоген проделал это со всей учтивостью, однако, почувствовав его теплое дыхание на своей коже, Констанс ощутила неловкость.

А потом он ушел – очень быстро, не сказав больше ни слова, и в пустой библиотеке повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня в камине.

Несколько мгновений Констанс простояла неподвижно, прислушиваясь к собственному участившемуся дыханию. Уйдя, Диоген не оставил после себя ничего, что свидетельствовало бы о его недавнем присутствии в этой комнате, даже запаха, за исключением небольшой стопки книг.

Девушка подошла к дивану и взяла верхний том – в прекрасном атласном переплете, с золотым обрезом и вручную расписанными форзацами. Она держала его в руках, ощущая восхитительную шелковистость материи. Потом вдруг положила на место, подхватила со стола недопитый бокал с пастисом и быстро вышла из библиотеки. Войдя в кухню, расположенную в задней части дома, Констанс вымыла и вытерла бокал, после чего направилась к главной лестнице.

В старом особняке было тихо. Проктора в последнее время часто не бывало дома по вечерам – он помогал Эли Глинну в осуществлении его планов. Д’Агоста заглянул несколько часов назад и, убедившись, что все в порядке, сразу же ушел. А «негодяй Рен», как всегда, находился на ночном дежурстве в Нью-Йоркской публичной библиотеке. К счастью, его навязчивая опека ограничивалась дневными часами. Констанс не было необходимости проверять замок парадного входа: она не сомневалась, что дверь заперта.