В Тифлисе ее препоручили целой орде родственников и соседей, которые причитали над ней так, будто ее привезли бездыханной. Лиза видела, что муж ее страдает от этой встречи с прошлым, за которой тут же должно последовать прощание, а особенно от того, что обнимает мать, возможно, в последний раз. Расставание было слишком болезненным, чтобы его растягивать, и, к счастью, недалеко было до посадки в поезд, шедший через горы к побережью. Скоро они уже ползли по крутому склону – их поезд тащили два локомотива, похожие на рабочих слонов, – через живописную местность, но из-за смятения чувств (хотя и по разным причинам) ни Лиза, ни Виктор не воспринимали ее красот. Потом открылся вид на Черное море, они теперь неслись вниз прямо к нему. В Поти без труда нашлось грузовое судно, бравшее пассажиров; и Лиза встретилась с морем своего детства.

Когда Виктор впервые представил ее своему четырехлетнему сыну со словами: «Поздоровайся с тетей, которая будет твоей мамой», – тот пожал ей руку и серьезно сказал: «Привет, Лиза». Они оба рассмеялись, и лед был растоплен. Взяв его на руки, она обнимала его и целовала, готовая поклясться, что он как две капли воды похож на свою маму – те же прямые светлые волосы, зеленые глаза и озорная улыбка. Он улыбнулся, когда она его поцеловала, и даже морское путешествие перестало казаться необходимым: он ее принял. Он и дальше называл ее Лизой. Что ж, ее это устраивало; пусть, когда захочет, зовет мамой, а если нет – она не станет возражать. «Он такой послушный, Виктор! – сказала она изумленно, когда он безо всяких капризов лег спать в их каюте.– Не представляю, какие с ним могут быть трудности». Виктор хмыкнул и сказал, что это всего лишь затишье перед бурей.

Но Лиза не могла поверить, что буря когда-нибудь разразится. Несколько порывов ветра – это наверняка, – но она уже знала, что справится. Конечно, по возрасту она годилась ему в бабушки, но после дряхлой старушки, которая его нянчила, она покажется ему молодой. И надо позаботиться, чтобы у него было побольше товарищей для игр.

Мальчик любил приключения, очень скоро он обнаружил капитанский мостик и назначил себя старшим помощником. Он «рулил» все утро, и стюард, ухмыляясь, был вынужден на руках отнести его к завтраку. Тем не менее он был рад видеть своего папу и новую маму – обнял ее колени и сказал: «Привет, Лиза!» Она вышла с ним на палубу, и они смотрели на дельфинов. Она описала ему, как выглядит море зимой, когда покрывается льдом, а позже, раздевая и укладывая его спать, рассказала ему сказку об огромном ките, которого звали смешным именем Порфирий и который сотни лет назад заплыл в это море, потому что тоже любил приключения. Плохие моряки пытались поймать его, но он был быстрее их и умнее. Малыш сосал палец и смотрел на нее круглыми глазами.

Пока он спал, они пообедали вместе с командой и несколькими пассажирами. Даже те, кто совсем не разбирался в музыке, что-то смутно слышали о Викторе Беренштейне и были счастливы оказаться с ним за одним столом. Они просили его спеть им под аккомпанемент старого дребезжащего пианино. Смеясь, он возражал, что пора его пения миновала, и советовал им вместо этого попросить Лизу – она, мол, тоже известная певица. В итоге счастливым молодоженам пришлось петь дуэтом. А у себя в каюте он стал бранить ее за то, что она притворялась, будто у нее пропал голос. Вернувшись домой, он будет репетировать «Бориса» с ней, а не с этой ленинградской выскочкой Бобринской! Она со смехом отвергла его лесть. Вдруг заворочался во сне Коля, она осторожно села рядом с ним на койку и очень тихо спела колыбельную. Вскоре он опять крепко заснул.

Хотя и было темно, раздеваясь, оба испытывали неловкость – им впервые предстояло спать в одном помещении. В киевской квартире было только две спальни, и сначала Лиза делила комнату с его матерью. Она постеснялась сменить спальню сразу после свадьбы, да и речь шла всего о паре ночей. Теперь же он смущенно улегся на узкую койку рядом с ней, но когда они обвили руками друг друга, то сразу же почувствовали себя раскованно и счастливо. Это не было необузданной страстью юности, да и вряд ли она была возможна: ведь рядом спал маленький Коля. Им надо было соблюдать тишину. Может, это и к лучшему: над ними не довлела необходимость неистово метаться, как подобает любовникам... и потому они оба временами жалели об этом.

Они двигались осторожно и молча, тишина нарушалась лишь поскрипыванием деревянных частей судна да плеском волн. Никакие неприятные видения ее не посещали, только сквозь иллюминатор виделись вспышки маяка – когда-то знакомое, но забытое зрелище. В минуты любви она не переставала вслушиваться в размеренное дыхание ребенка. Голова, покоившаяся на ее груди, тоже казалась почти детской. Вспышки маяка освещали седые волосы ее мужа.

В поездке было достигнуто все, чего она хотела, и даже больше. Когда прохладным утром позднего лета они встали на якорь в Одессе, она чувствовала, что их уже связывают семейные узы. Фотография, сделанная одним из пассажиров, выявила несомненные приметы будущего единства: прислонившись к спасательной шлюпке, стоит Виктор – высокий, ширококостный, в каракулевом пальто и меховой шапке, его полное дружелюбное лицо обращено к жене и светится гордостью, а она, с поднятым воротником пальто, с волосами, развеваемыми бризом, в свою очередь, с гордостью смотрит вниз на маленького мальчика, который встал между ними, держа их за руки. Он моргнул как раз в то мгновение, когда нажали на спуск, и поэтому улыбается в объектив с закрытыми глазами.

Лиза не узнала города, а город не узнавал ее. Пока они осматривали достопримечательности, она чувствовала себя даже не то чтобы умершей, но ненастоящей, как будто никогда не жила на свете. Кто-то все же узнал ее. Увядшая женщина средних лет в нерешительности остановилась на тротуаре и, глядя ей прямо в глаза, спросила:

– Лиза Морозова?

Но Лиза покачала головой и прошла мимо, таща за собой Колю, чтобы догнать его отца. Женщина была когда-то ее близкой подругой: в балетной школе они учились в одном классе.

Виктор по-своему истолковал ее мрачное настроение и сочувственно взял ее под руку. Они находились в районе доков, и он подумал, что она расстроена видом запустения.

– Не волнуйся: это все в прошлом, – пробормотал он. Он стал объяснять ей, почему большая часть помещений в районе доков заколочена и наполовину заброшена, включая то, на котором когда-то красовалась надпись: «Морозов. Торговля зерном». Теперь на дверях была государственная вывеска, но краска на ней тоже поблекла, а окна были выбиты.

Коля захотел заглянуть внутрь, и отец поднял его к подоконнику. Но внутри ничего не было видно, кроме темноты и осколков стекла.

Они сели на автобус, шедший вдоль берега на восток, по направлению к ее старому дому. Беспорядочно выстроенный белый дом превратили в санаторий. Обычно туда не было доступа для случайных отдыхающих, но Виктор, будучи известным советским артистом, сумел купить талоны на завтрак. Столовая, очень уютная, была полна народу; это, главным образом, были фабричные рабочие из Ростова. От прежних хозяев не сохранилось ни обстановки, ни картин; только деревья за большими французскими окнами были все те же. И одна пожилая официантка, которая подала им щи, прежде присматривала здесь за буфетной. Она обслуживала их с угрюмым видом и явно не узнавала Лизу; Лиза и не хотела быть узнанной, хотя в прошлом она часто перекидывалась с ней дружеским словом.