Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На самой заре решающих побед Красной Армии над Южной армией белых Троцкий направил в ЦК типичное для него длинное сварливое письмо. Весь план кампании по борьбе с Деникиным, утверждал он, был неправилен с самого начала, поскольку вместо того, чтобы ударить в районе Харькова и отрезать Деникина от сочувствующего ему казачества, Красная Армия напала на казаков, толкая их тем самым в объятия Деникина и помогая ему занять Украину. В результате ситуация на Юге стала проигрышной, под ударом оказалась даже Тула. Ленин записал вкратце о послании Троцкого: «Получил 1.Х (ничего кроме плохих нервов). На пленуме не поднималось. Теперь странно поднимать»328.
11 октября командующим Южным фронтом был назначен А.И.Егоров. Кадровый офицер, в юности он был членом партии эсеров; в течение Первой мировой получил несколько ранений и дослужился до чина подполковника. В июле 1918 г. вступил в Коммунистическую партию. Совместно с главнокомандующим Каменевым Егоров явился архитектором победы красных[75]. Егоров усилил Ударную группу, создав к востоку от Воронежа новое кавалерийское формирование под началом Семена Буденного, «иногороднего» с Дона, люто ненавидевшего казаков[76].
Советское высшее командование разработало стратегический план, главной задачей которого было отделить Добровольческую армию от донского казачества и направить в образовавшуюся брешь конницу Буденного. Добровольцам пришлось бы при этом либо отступить, либо оказаться в ловушке329[77]. Контрнаступление красных началось раньше, чем было запланировано, поскольку Егоров опасался, что дальнейшие отступления вконец деморализуют войска и приведут их к «полному развалу»330.
18—19 октября, в то время как Добровольческая армия продвигалась по направлению к Туле, Вторая и Третья латышские бригады неожиданно атаковали левый фланг Дроздовской и Корниловской дивизий. В напряженной битве латыши разбили изможденных добровольцев и вынудили их 20 октября оставить Орел под угрозой быть отрезанными от тылов. В этом решающем эпизоде гражданской войны главная ударная сила коммунистов, латыши, потеряли убитыми и ранеными более 50 % офицеров и до 40 % рядовых331.
Ситуация, в которой оказалась Добровольческая армия, была опасной, но далеко не катастрофической. Однако тут с востока неожиданно явилась другая угроза, Буденновская конница, усиленная 12000 пехотинцев, 19 октября разбила казаков генералов К.К.Мамонтова и А.Т.Шкуро, уничтожив цвет донской кавалерии, а вслед за этим, 24 октября, взяла Воронеж. Согласно Деникину, несчастье это стало возможным благодаря упрямству донских казаков, более заинтересованных в защите своих территорий, нежели в разгроме красных, и отказавшихся развернуть достаточные силы под Воронежем332. От Воронежа Буденный двинулся на запад и 29 октября переправился через Дон. Он получил приказ захватить Касторное, важный железнодорожный узел, соединявший Курск с Воронежем, а Москву с Донбассом. Наступление на Касторное началось 31 октября. Бой был яростным и тяжелым. Наконец 15 ноября красная кавалерия взяла город, положив конец надеждам белых дойти до Москвы. Под угрозой быть отрезанными от Дона три добровольческие дивизии были вынуждены отступить. Не теряя боевого порядка, они отошли к Курску. Однако их командующий, генерал Май-Маевский, растерялся и совершенно распустился, проводя время в кутежах, волокитстве и пополнении запасов награбленного333. В итоге он был отстранен от должности и заменен Врангелем.
Посреди этих тяжелых испытаний на белых обрушился еще один удар. 8 ноября Ллойд Джордж в речи на банкете, данном лорд-мэром в лондонской ратуше, заявил, что большевизм нельзя победить силой оружия, что наступление Деникина на Москву захлебнулось и что следует «изыскивать иные методы» для восстановления мира.«Мы не можем позволить себе… продолжать такую дорогостоящую интервенцию в бесконечной гражданской войне»334. Речь эта, не согласованная с Кабинетом, удивила многих британцев335. Обращаясь к палате общин 17 ноября, премьер-министр дал объяснение резкому изменению концепции, из которого следовало, что оно было основано не на боязни поражения, но на страхе перед победой белых. Дизраэли, напомнил премьер-министр, всегда предостерегал против «огромной, гигантской, колоссальной, растущей России, сползающей, подобно леднику, в сторону Персии, границ Афганистана и Индии, как против самой большой опасности, с которой может когда-либо столкнуться Британская империя». Борьба Колчака и Деникина за «воссоединенную Россию» оказывалась, таким образом, не в интересах Британии.
По мнению Деникина, приведенные заявления оказали сокрушительное воздействие на его армию, почувствовавшую, что ее покинули в критический момент336. Это суждение подтверждается словами британского свидетеля событий:
«Воздействие слов г-на Джорджа было совершенно электрическое. До этого момента добровольцы и их сторонники утешались мыслью, что они ведут бои завершающей фазы великой войны и что Англия все еще первый их союзник. Теперь же они поняли внезапно и с ужасом, что Англия считает войну завершенной и воспринимает бои в России просто как гражданский конфликт. В считанные дни атмосфера на Юге России полностью переменилась. Твердость, с которой ранее принимались все поставленные цели, была настолько подорвана, что и худшее стало возможным. Мнение г-на Джорджа, будто дело добровольцев обречено, обрекло их и впрямь на верный конец. Я каждый день внимательно прочитывал русские газеты и видел, как даже самые пробританские из них не устояли под ударом г-на Джорджа»337.
17 ноября белые оставили Курск. В это же время стало известно, что тремя днями ранее Колчак покинул Омск. В середине декабря, после того как были оставлены Харьков и Киев, отступление белых превратилось в бегство. Завоеванные месяцами тяжелейших боев территории отдавались врагу без боя. 9 декабря Врангель сообщал Деникину в письме, где он перечислял свои предупреждения и то, насколько они оправдались, что «армии как боевой силы нет»338.
Как бы повторяя происходившее в Сибири, толпы военных и гражданских лиц, нагоняемые сзади красной кавалерией, устремились на юг к Черному морю.
«Тысячи и тысячи несчастных, некоторые из которых провели уже недели в попытках уйти от приближающихся большевиков, снова снимались с места без друзей, без продовольствия, без одежды. Бессмысленно было бы обзывать этих людей богатеями и буржуями, бегущими народного гнева; у большинства из них не было ни гроша за душой, каковы бы ни были когда-то их состояния, и многие из них были рабочими и крестьянами, вкусившими уже большевистской власти и желавшими избежать повторного свидания с нею. В одном из больших городов Юга России при эвакуации населения случались чудовищные сцены. Однажды вечером последний русский госпитальный поезд готовился к отправке; в тусклом свете станционных фонарей видны стали странные фигуры, ползущие вдоль платформы. Они были серыми и бесформенными, как большие волки. Фигуры приблизились, и с ужасом в них распознали восемь русских офицеров, больных тифом, одетых в серые госпитальные халаты. Офицеры эти, не желая оставаться и быть замученными и убитыми большевиками, поскольку именно такова была бы их судьба, проползли весь путь от госпиталя до вокзала по снегу на четвереньках в надежде, что их возьмут на поезд. Было проведено следствие и выяснилось (мне сообщили), что, как обычно это и случалось, несколько сот офицеров было брошено на произвол судьбы в тифозном бараке. В тот самый момент, как доктора Добровольческой армии покидали госпитали, санитары начинали развлекаться тем, что переставали обращать на несчастных офицеров какое бы то ни было внимание. Что бы с ними всеми стало, если бы до них добралась толпа, страшно даже подумать»339.