черту! Куда он запропал? Звони, — теребил Любомиров диспетчера — высокого парня в синей куртке с маленьким спортивным значком на груди.

Наконец-то долгожданный звонок! Диспетчер прижимает к уху кружок телефонной трубки, слушает, и у него вытягивается лицо.

— Крушение, Николай Алексеевич!

— Что?! — Любомиров вырывает трубку у диспетчера.

Да, верно, состав с древесиной сошел с полотна.

К счастью, человеческих жертв нет.

— А паро-воз! Паро-воз! — надрываясь, кричит Любомиров в трубку.

Ему отвечают, что неизвестно: цел ли паровоз, или поврежден.

— Шляпы! Куда смотрели, когда шили ус! — возмущается Любомиров, и в адрес строителей лесной дороги из уст директора сыплются крепкие выражения.

Депо рядом. Любомиров бежит туда, и через пятнадцать минут Сергей выводит из депо начищенный до блеска мотовоз. Любомиров сидит в кабине с лицом встревоженным и злым.

К диспетчерской, сломя голову, бежит Нюша.

— Дяденька Ко-оля! Дяденька Ко-о-ля, тетенька Аня велела…

Мотовоз трогается. Тоненький голосок Нюши тонет в частом стуке колес мотовоза. Нюша, чуть не плача, возвращается в контору.

Любомиров вернулся домой лишь поздно вечером, злой и усталый. На Отраде скапливалась древесина, а вывозку можно будет начать только завтра, когда закрепят ус, иначе опять авария.

— Коля, тебя Анна Корнеевна дожидается, — сказала жена, снимая с него пиджак.

— Пусть подождет. Давай умываться, — проговорил Любомиров.

Жена торопливо подала ему мыло. Пока он гремел умывальником, она с полотенцем в руках стояла возле него с выражением покорной готовности на лице, поблекшем прежде времени. С утра до вечера она возилась по хозяйству, мыла, стирала, чистила, скребла. Антонина Григорьевна редко показывалась в клубе или на улице. Даже в праздничные дни у нее всегда находилась работа в большом доме, где шумела, кричала, плакала и смеялась орава ребятишек.

— Коля, ты не забыл: Анна Корнеевна ждет, — напомнила Антонина Григорьевна мужу, принимая от него мокрое полотенце.

— Подождет. Давай есть. Я голоден, как волк.

Антонина Григорьевна носила из кухни тарелки и молча ставила перед мужем.

— Не греми! — поморщился Любомиров и посмотрел на жену. Антонина Григорьевна вышла из комнаты, тихо притворив за собой дверь. Любомиров думал о том, — успеют ли рабочие за сутки отремонтировать узкоколейку. Тяжелый выпал день. На дороге — авария, у Савинкова сломался трактор. План трещит, а тут еще приходится снимать рабочих с лесозаготовок на прокладку усов: дороги надо строить летом по талой земле. Сколько забот, голова трещит. Куренков начал валку леса, пока там все в порядке, но эта Самоцветова отказалась делать отводы. И даже Баженов не сумел ее уговорить. Ладно, обойдется без лесничей, после валки Зайцев оформит все честь по чести. Зря Кованен шумел на бюро…

Любомиров зевнул, поскреб пятерней мохнатую грудь. Жена за ширмой тихонько баюкала ребенка, ласково и полусонно пела что-то про «серенького котика». Ребенок заплакал и тотчас же затих. Умолкла и колыбельная.

— Тоня, — тихо позвал Любомиров жену. — Дай переодеться. И стели. Спать хочу.

Любомиров на ходу стянул рубашку, открыл дверь в соседнюю комнату и тотчас же попятился. В кресле сидела Стрельцова с книгой в руках.

— Виноват, — пробормотал Любомиров, отступая за дверь.

— Я же тебе говорила, Коля…

Антонина Григорьевна торопливо набросила на плечи мужа пиджак.

— Председателю Совета Министров? — переспросил Любомиров, потемнев лицом, когда Стрельцова сказала ему о телеграмме.

— Да, да, Николай Алексеевич, — испуганно и возмущенно подтвердила Стрельцова. — На такое только Самоцветова и способна. Парфенов пытался ее образумить, но разве эта зазнайка считается с людьми?

— Вот что придумала, — тихо проговорил Любомиров, не слушая секретаршу.

— Я просила Кланю не отсылать, подождать, пока вы вернетесь из лесу.

— Что не отсылать? — очнулся Любомиров.

— Телеграмму, Николай Алексеевич.

— Вы с ума спятили? — заорал Любомиров, багровея от гнева. — Да вы понимаете, что это такое?

Стрельцова растерянно заморгала ресницами:

— Николай Алексеевич, я думала… Я считала… Я полагала — так будет лучше для вас… для нас…

— Ваше дело работать, а не думать за меня!

Любомиров стукнул кулаком по столу. Синяя ваза с цветами опрокинулась, залила плюшевую скатерть.

— А, черт! — Любомиров выбросил цветы в окно, ваза скатилась на пол и разбилась.

— Николай Алексеевич, успокойтесь, — робко начала Стрельцова. — Кланя отказалась ждать. Телеграмма ушла в Петрозаводск в тот час, когда вы уехали в лес на место аварии.

— Отказалась? — недоверчиво переспросил Любомиров.

— Да, да! — Стрельцова закивала завитой головой. — Наотрез отказалась: «Не могу, не имею права, за это судят».

— Гм… Отказалась, говоришь? — Любомиров тяжелым взглядом окинул свою верную помощницу. — Твоя близкая подруга, говоришь? Твоя Кланя — честный работник. Бери с нее пример.

— Николай Алексеевич, — голос Стрельцовой задрожал от обиды. — Я старалась для вас…

Любомиров, не обращая внимания на гостью, принялся ходить по комнате. Под ногами захрустели осколки вазы. Стрельцова ушла, обиженная.

За стеной послышался тихий и ласковый голос Антонины Григорьевны: «Спи, маленький, спи, мой котик серенький…»

Любомиров опустился на стул у открытого окна, выходившего в небольшой дворик — палисадник с густо разросшимися кустами черней смородины. В комнату неслышными шагами вошла жена. Любомиров не обернулся.

Антонина Григорьевна, потихоньку вздыхая, собирала с полу осколки фарфора. Ваза свадебная. Жалко. Напомнить Коле, что сегодня двадцать лет, как они поженились? Вазу подарила Колина покойная мать в день свадьбы. Нет, мужу не до того. Расстроила его Анна Корнеевна какой-то телеграммой. Подойти к мужу, спросить, что случилось, Антонина Григорьевна не решалась. Коля не ответит, не любит он, когда она заговаривает о его делах. Конечно, он прав. Что она понимает?..

Антонина Григорьевна взглянула на сутулую спину мужа, на поникшую седую голову, и сердце ее сжалось. Нелегкая у Коли жизнь. С утра до вечера на работе, как заведенный, каждый день неприятности, домой редко приходит в хорошем настроении. В отпуске не был. Не бережет себя. А года немолодые…

— Коля, ты бы лег. — Антонина Григорьевна робко положила руку на плечо мужа. — И не расстраивайся так… Не знаю, что у тебя, но мне на тебя больно глядеть.

Любомиров тяжело поднялся, устало вздохнул:

— Да, пожалуй, пора на отдых.

Под его сапогом хрустнул осколок. Любомиров взглянул под ноги, раздраженно сдвинул брови:

— Что за черепки по всей комнате?

Жена тихо отозвалась:

— Ваза свадебная. Ты разбил. Сегодня двадцать лот…

— Двадцать лет? — повторил Любомиром, наморщив лоб. — Жена смотрела на него с грустью и укором, — Ах, да! — воскликнул Любомиров виновато. — Извини, Тоня, за вазу и плохую память.

Он ласково взял жену за плечи, посмотрел в ее усталые глаза и вдруг ему так ясно представился день свадьбы, как будто это было вчера, и она, Тоня, его невеста, в легком белом платье с сияющими глазами, с толстыми косами и он, бравый, сильный