нас грех, лишнего брать не следовало бы. Настасья Васильевна — женщина занозистая, нраву ее не перечь, однако, с озером, я думаю, надо разобраться по всем статьям. Слово мы свое скажем, как бюро постановит, так и сделаем. Дело серьезное, обмозгуем и решим, чтоб, значит, без ущерба.

Куренков потянулся к портсигару, попросил у лебедчика «спичечку», закурил, обежал товарищей глазами, еще раз повторил: «Как бюро решит, так и сделаем» — и сел.

— Вы тоже член бюро, — спокойно сказал Кованен. — Мы не поняли: вы за рубку или против?

Куренков громко вздохнул:

— Лес больно хорош, Павел Антонович.

— Жаль рубить? — не отставал парторг.

— А откалываться, Павел Антонович, неужто по жалко?

— Значит, вы — за рубку? — не отступал Кованен.

Любомиров сверлил глазами мастера, по он упорно избегал его взгляда.

— С планом, конечно, горим. — Рука Куренкова по привычке подтянула к горлу застежку «молнию» на комбинезоне. — Что и говорить, святозерский лесок выручил бы здорово… Но ежели государству в ущерб, придется поступиться.

Любомиров послал про себя в адрес мастера крепкое словцо. Полез в защитники лесоводов! «Государству в ущерб!» Совсем рехнулся. Проваливает план и бубнит о государственной пользе.

— Лесники встревожились. Стало быть, не зря, — проговорил Куренков, как бы оправдываясь.

— Угу, — кивнул Сузи, не вынимая трубочки изо рта.

Кованен с живостью обернулся к нему:

— Пожалуйста, ваше слово.

«И этот туда же!» — с отчаянием подумал Любомиров.

Сузи, не торопясь, спрятал потухшую трубочку в карман куртки, стряхнул табак с колен. Его маленькое круглое лицо сплошь было исчерчено морщинами. Мастеру давно перевалило за шестьдесят, но он был вынослив, неутомим в работе, никогда не заговаривал о покое и пенсии.

— Лесу в Карелии много. Побережем Святозеро.

Сузи был скуп на слова, все это хорошо знали.

— Коротко и ясно, — одобрительно кивнул Кованен и посмотрел на тракториста. — А вы, что скажете?

Филиппыч — лучший тракторист республики, пользовался большим уважением у лесорубов Хирвилахти. Любомиров старался по лицу тракториста угадать, на чью сторону он станет. Кому, как не Филиппычу, выгодно вывезти побольше древесины. Святозерская древесина — крупномерная, на такой легче всего набрать «кубиков». Но о чем он говорит? Не трогать лес? Коробка спичек, зажатая в руке Любомирова, хрястнула. Да что, они, с ума посходили? Можно подумать, что на партбюро сидят не лесозаготовители, а работники лесничества. Ах, дьявольщина! Уже трое против него. Кованен четвертый… Остаются Карху и Гутаев. Если они его поддержат, силы уравновесятся.

Когда слово взял лебедчик Карху — старый, опытный производственник и предложил запросить трест, как быть с злополучным Святозером, Любомиров понял, что он останется на поле сражения с единственным верным соратником — главным инженером. На старого машиниста Гутаева он уже не рассчитывал: человек он осторожный, против большинства не пойдет. Но Гутаев неожиданно для Любомирова стал возражать парторгу.

— Нам что за дело, заговорил он с сердцем, забыв даже попросить слово. — Бумажку нам прислали по форме, наше дело — рубить и точка. — Гутаев пристукнул по столу большим темным кулаком. — Чего сидим, чего решаем? В толк не возьму. Что же это такое получается? Приходит, значит, к секретарю партийной организации дамочка и фырк-фырк! Мол, не желаю подчиняться приказу; лес мой и вы не имеете права, наука запрет наложила. Все дураки, одна она умная. Ее, видите ли, не спросили, без ее ведома бумагу подписали. А мы ее спрашивать не станем. Бумага законная, правильная. Лес добываем государству, не кому-нибудь. — Машинист закашлялся и махнул рукой, давая понять, что свое он сказал.

— У меня к вам одно замечание, — спокойно обратился к машинисту Кованен, — Лесничая — лицо служебное. У нее есть фамилия.

— За «дамочку» извиняюсь, — буркнул машинист.

Итак, против рубки голосовало четыре человека, Баженов и машинист поддержали директора, лебедчик воздержался. Любомиров тяжелыми шагами подошел к столу. Все смотрели на него в полном молчании.

— Я уважаю мнение большинства, — начал он с запинкой, — Я всегда подчинялся решениям партийной организации, но в данном случае я не могу согласиться…

Поймите, товарищи, мое положение исключительно тяжелое. Я — руководитель предприятия, я отвечаю за план. Весенне-летние заготовки требуют большого напряжения сил. Против зимы план не снижен. Трест понимает, что нам нелегко. Поэтому он пошел нам навстречу, выхлопотал близкий к вывозке участок. Как можно нам самим отказываться? Директор лесхоза Зайцев не возражает, а он — прямой хозяин леса. Я знаю, он дал срочное распоряжение Самоцветовой сделать отводы. Что ж нам еще нужно? — Любомиров помолчал. — Завтра мы приступаем к валке. Спокойной ночи, товарищи. — И ни на кого не глядя, Любомиров вышел.

Пока, расстроенный и раздраженный, Любомиров добирался до дому, Кованен ходил по кабинету и в одиночестве обдумывал создавшееся положение со Святозером. Поехать завтра в район? Ну, хорошо, он поедет, райком вызовет Любомирова, а тот скажет то же, что на бюро. Как же быть? И посоветоваться не с кем… Он очень устал, но домой не торопился. Там его никто не ждал: жена с сыном уехала в Беломорск к родителям.

Кованен облокотился на стол, подпер ладонями голову. Что же все-таки предпринять? Завтра Самоцветова придет и спросит…

Кованен испытывал внутреннее недовольство собой: он, парторг, не смог убедить директора. Что же предпринять?.. Стенные часы звонко и весело пробили двенадцать. Кованен машинально взглянул на свои ручные и снял телефонную трубку. Междугородняя долго не отзывалась. Районная телефонистка соединила его с квартирой секретаря райкома. Ему ответил женский голос. Кованен назвал себя, извинился, что беспокоит в неурочное время и попросил пригласить к телефону Леонида Яковлевича. Женщина ответила: «Мужа нет. Он на лесопункте, в Лебяжьем». «Минуточку, не вешайте трубку! — закричал Кованен. — Простите, пожалуйста, за беспокойство. Еще один вопрос. Мне очень нужно знать, когда вернется Леонид Яковлевич». На другом конце провода медлили с ответом. Наконец он услышал: «Я знаю, что завтра Леонид Яковлевич собирается ехать в Петрозаводск». Кованен поспешно переспросил: «Завтра?» «Да», — громко и отчетливо прозвучал голос жены секретаря райкома, будто она стояла рядом с Кованеном, в его кабинете. Звякнул звоночек отбоя.

Домой Кованен пришел голодный и усталый. Хотелось горячего чаю, но он поленился разжечь примус, поел холодных котлет и выпил молока. Комната без жены и сына казалась слишком просторной, неуютной и тоскливой. Игрушечный грузовик со сломанным колесом лежал на этажерке рядом с букварем. На столе белели аккуратно сложенные стопочкой носовые платки, подворотнички: уезжая, жена позаботилась, чтобы их хватило до ее возвращения. Кованен подшил к гимнастерке чистый подворотничок, снял с кровати покрывало, аккуратно сложил его и повесил на спинку стула. Спать не хотелось. За стеной