– Христу?

Кивок.

– Когда Он умер, а потом воскрес.

– Но зачем тебе повторять именно эту молитву тридцать три раза в день?

– Чтобы вызволить Пэта из… – Она не договорила.

В дверном проеме, простирая вперед руки, стояла миссис О’Доннелл.

– Доброй ночи, мамочка, – сказала девочка.

Каменное лицо. Либ ощущала исходящую от женщины ярость. Или Розалин опечалилась из-за того, что ей было отказано в такой малости, как объятия? Разве дитя не обязано дать это выносившей его матери?

Розалин повернулась и вышла, хлопнув дверью.

Да, ярость, и не только в отношении девочки, не подпускавшей мать к себе, но и сиделки, видевшей все это.

Либ пришло на ум, что Анна может, даже не сознавая этого, заставить женщину страдать. Голодать назло матери, которая превратила ее в нечто вроде аттракциона на ярмарочной площади.

Через стену слышались возгласы и жалобные отклики молитвы. Либ заметила, что сегодня Анна не попросилась принять в ней участие – еще один знак, что силы начинают ее покидать.

Девочка легла на бок, свернувшись калачиком. Почему о мирно спящем человеке люди говорят «спит как младенец»? Либ это удивляло. Дети часто спят, разбросав в стороны руки и ноги, или сворачиваются калачиком, словно для того, чтобы вернуться в то забытье, из которого их выдернули.

Она подоткнула одеяла, которыми была укрыта Анна, и добавила четвертое, потому что девочка продолжала дрожать. Встав, Либ подождала, пока Анна уснет и стихнут монотонные голоса за дверью.

– Миссис Райт… – В дверях снова появилась сестра Майкл.

– Вы все еще здесь? – спросила Либ, обрадовавшись, что есть шанс поговорить с монахиней.

– Я осталась на молитву. Можно мне…

– Входите, входите.

На этот раз Либ все четко объяснит, чтобы склонить монахиню на свою сторону.

Сестра Майкл осторожно притворила дверь.

– Легенда, – сказала она шепотом, – старая история, которую я рассказывала Анне.

– Да? – нахмурилась Либ.

– Это об исповеди. Девочка в той истории была наказана не за то, что выпустила гостию изо рта, – продолжала монахиня, – а за то, что всю жизнь хранила в тайне свою оплошность.

По мнению Либ, это было теологическое буквоедство, и она не собиралась тратить на него время.

– Вы говорите загадками.

– Понимаете, когда старуха наконец исповедалась, она избавилась от бремени, – прошептала монахиня, скользнув взглядом в сторону кровати.

Либ заморгала. Означают ли эти намеки, что монахиня думает, будто Анна должна исповедаться в ужасной тайне, что она в конечном счете никакое не чудо?

Либ попыталась вспомнить их короткие разговоры за последнюю неделю. Разве монахиня когда-нибудь говорила, что верит, будто Анна живет без еды?

Нет. Ослепленная предубеждением, Либ просто предположила, что она так думает. Сестра Майкл между тем выполняла свои обязанности или отделывалась безобидными общими фразами.

Либ подошла к ней очень близко и пробормотала:

– Вы знали с самого начала.

– Я только лишь… – Сестра Майкл протестующе подняла руки.

– Вы так же, как я, знакомы с законами питания. Мы обе с самого начала знали, что это обман.

– Не знали, – прошептала сестра Майкл – Мы ничего не знаем наверняка.

– Анна быстро угасает, сестра. С каждым днем слабеет, температура понижается, она двигается с трудом. Вы принюхивались к ее дыханию? Желудок поглощает сам себя. – (Выпуклые глаза монахини засверкали.) – Мы с вами должны докопаться до правды, – хватая ее за руку, сказала Либ. – Не просто потому, что нам дано это задание, а потому, что от этого зависит жизнь ребенка.

Сестра Майкл резко развернулась и вылетела из комнаты.

Либ не могла пойти за ней следом, так как была прикована к этому месту. Она тихо застонала.

Но утром монахиня вернется и Либ поговорит с ней.

Этой ночью Анна время от времени просыпалась. Вертела головой или переворачивалась на другой бок. До конца надзора остается шесть дней. Нет, поправляла себя Либ, только в том случае, если Анна протянет еще шесть дней. Сколько времени может прожить дитя на нескольких глотках воды в день?

Очаровательное умирающее дитя. Раз она знает правду, говорила себе Либ, то может действовать. Но ради блага Анны надо быть чрезвычайно осторожной, не проявлять высокомерия и не выходить из себя. «Помни, – говорила себе Либ, – ты здесь чужая».

Анна в оцепенении смотрела на тени, отбрасываемые лампой на стену.

– Ты чего-нибудь хочешь?

Качание головой.

Странные дети исчезли и сошли со своего пути. Либ смотрела на девочку, моргая сухими глазами.

Когда сразу после пяти на следующее утро монахиня просунула голову в дверь, Либ вскочила так быстро, что потянула мышцу на спине. Она захлопнула дверь прямо перед Розалин О’Доннелл.

– Послушайте, сестра, – чуть слышно произнесла Либ, – мы должны сказать доктору Макбрэрти, что ребенок постепенно убивает себя из-за чрезмерной скорби по брату. Пора прекращать надзор.

– Но мы ведь взяли на себя эту обязанность, – слабым голосом произнесла монахиня. Каждый звук словно исходил из глубокой дыры в земле.

– Но вы могли предположить, что мы дойдем до этой точки? – Либ жестом указала на спящую девочку.

– Анна – совершенно особенная девочка.

– Не настолько особенная, чтобы не умереть.

– Я присягала повиноваться. – Лицо сестры Майкл скривилось. – Нам дали очень четкие указания.

– И мы исполняли их до буквы, как все мучители.

Либ видела, как на лице монахини отражается этот выпад. У нее возникло подозрение.

– У вас есть другие указания, сестра? От мистера Таддеуса, быть может, или от вашего начальства из монастыря?

– Что вы имеете в виду?

– Разве вам не было дано указание не замечать, не слышать и не говорить ничего, независимо от того, что, по вашему мнению, происходит в этой хижине? Подтвердить истинность чуда?

– Миссис Райт! – Лицо монахини побагровело.

– Если я не права, прошу меня извинить. – Либ говорила сердитым тоном, но на самом деле считала, что монахине не были даны подобные указания. – Тогда почему бы нам вместе не поговорить с доктором?

– Потому что я всего лишь медсестра, – ответила сестра Майкл. – Мы обе с вами медсестры.

– Меня учили понимать это слово во всей полноте, – раздраженно произнесла Либ. – А вас разве не учили?

Дверь со стуком открылась. Розалин О’Доннелл.