Елена так и подскочила в полнейшем изумлении:

— Невия, тебе следовало посоветоваться со мной!

— Согласия моего отца более чем достаточно, — с вызовом ответила девушка. — В любом случае тебе не о чем беспокоиться. Как мать хозяйки дома ты сможешь жить тут сколько угодно, — заверила она со злобным удовлетворением.

— Очень мило, ничего не скажешь! — прошипел Фабриций, побагровев от гнева. — Прекрасный брачный союз: разбогатевший сын какой-то варварки женится на нищей простолюдинке, и все это на средства Плавциев, в ущерб благополучию матери семейства!

— Я дала согласие, Фабриций! — сказала Паулина. — Не волнуйся — ты получишь свое, как и Плаутилла. Речь идет о весьма солидных деньгах.

— А… проклятие? — спросила Помпония.

— Оно больше не действует, моя дорогая, — вмешался Аврелий. — Смоковница в огороде даст свои плоды, и даже то, что предсказано Невии, вот-вот свершится.

— Должна опровергнуть твои слова, сенатор, — ответила девушка. — Оракул обещал, что я выйду замуж за человека знатнейших кровей. И все же я счастлива, хоть он и ошибся. В последнее время я довольно близко познакомилась с двумя патрициями, и мне этого вполне достаточно.

— Однако я не уверен, что оракул ошибся. Иногда предсказания сбываются, — негромко произнес Аврелий.

Невия, казалось, не поняла, что он имел в виду, но один из сидящих за столом понял, и лицо его внезапно побелело.

* * *

— Я ожидала тебя, сенатор. — Голос Паулины звучал мирно. — Ты уже давно все знаешь?

Аврелий глубоко вздохнул, пытаясь держаться как можно спокойнее и скрыть неловкость, мучившую его.

— Предсказание исходило от тебя, — заговорил он, — и ты вполне могла совершить все убийства, в том числе убить и Секунда. Ты отлично знаешь травы, мне сказал об этом Деметрий. Тебе нетрудно было дать снотворное Гнею и притвориться, будто бережешь его сон. Потом удар скальпелем: ты ведь тоже — не только Плавций и Фабриций — жила среди германцев. Но когда, решив исполнить последнюю волю Гнея, ты пошла против собственного сына, я подумал, что ошибся: ты, которая должна была бы уничтожить завещание, предприняла все усилия, чтобы доказать его подлинность. Правда, тогда я еще не знал почему…

— Это не имеет значения, Аврелий. Я неизлечимо больна, а потому постараюсь ускорить дело. Совсем скоро я сяду в ладью Харона.

— Без угрызений совести и сожалений?

— Я сделала то, что должна была сделать.

— Звери тоже убивают, защищая своих детенышей… — заметил сенатор.

Паулина выпрямилась и закусила губу.

— Не понимаю, что ты хочешь сказать. Если бы я запятнала руки в крови ради моего Луция, разве ты помог бы мне найти подлинное завещание? — ответила женщина дрогнувшим голосом.

— Я говорю о другом твоем сыне… — поправил ее Аврелий. — О Сильвии. Потому что ты его мать, Паулина, разве не так? Помню, как ты настаивала, как просила поставить стражу под его окнами в ту ночь, когда погиб Гней. Ты хотела, чтобы он оказался вне подозрений.

— И ты все понял! — воскликнула матрона, бледнея. — Ты ему ничего не сказал, верно?

Аврелий кивнул.

— Благодарю тебя. Сильвий должен верить, что он законный наследник Плавциев, и поступать соответственно.

— Ты спланировала все восемнадцать лет назад, когда Гней был еще далеко.

— Он никогда не был мне мужем! — воскликнула матрона. — Я не обязана была хранить ему верность. Мой муж, единственный, настоящий, — это Марк Фабриций: нас разъединили силой, но не смогли разрушить нашу связь. Он приехал ко мне, тайком, во время короткого отпуска, повредив себе спину, потому что скакал день и ночь. Мы любили друг друга, Аврелий, с самого детства. Свадьба соединила нас в тот день, когда он надел мужскую тогу. Наши дети умирали, но затем родился Фабриций, сильный и гордый, как его отец! Потом война, опасности, засады… То был последний раз, когда мы виделись. Он уехал, пообещав, что по возвращении заставит Плавция развестись: ему нужна была большая победа в Германии, чтобы противостоять воле императора. Я вернулась бы в свой дом, и этот смехотворный брак с торговцем рыбой остался бы лишь дурным воспоминанием. Месяц спустя мне сообщили о смерти Марка, а я обнаружила, что жду ребенка.

Аврелий слушал пожилую матрону, не решаясь поднять на нее взгляд.

Убийца, почти два десятилетия вынашивавшая свой чудовищный план, каждый день улыбавшаяся тому, кого собиралась безжалостно уничтожить в подходящий момент, кому давно подписала в душе приговор… И все же, несмотря на все это, почему Паулина не внушала ему ужаса?

— Мой муж, конечно, заставил бы меня отказаться от ребенка: он ненавидел Марка и понимал, что я все еще люблю его. Сначала я думала бежать, чтобы, родив дитя, отдать его каким-нибудь друзьям, преданным семье Фабрициев. Потом вернулась бы к Гнею — я была готова заплатить жизнью за свою измену. Ребенок мой был бы спасен, хотя и остался бы в неизвестности… он, в ком текла чистейшая римская кровь!

Аврелий представил на минуту Паулину молодой и прекрасной — вот она поглаживает свой живот — живот, носивший плод, который она будет защищать любой ценой… Да, как дикие звери, как неукрощенная тигрица…

— Потом Плавций вернулся и привез эту варварку, уже беременную. Пробыл всего несколько дней, и мне удалось скрыть свое состояние. Только моя старая кормилица знала. Она родилась в семье хозяев,[58]была глубоко предана Фабрициям, ради нас она жизнь отдала бы. И никто никогда ничего не заподозрил бы, кроме, быть может, Секунда. Он тогда очень любил меня, не смея проявить свои чувства. Он видел лошадь Марка в ту ночь и понял, что какой-то мужчина посетил меня в отсутствие мужа. После этого Секунд стал совершенно другим. Не думаю, что он заметил мою беременность, но с тех пор я стала в его глазах потаскухой. Однажды я застала его в своей комнате. «Ты ничем не отличаешься от других женщин», — заявил он мне. И пожелал получить свое. Или он все расскажет отцу. Я сопротивлялась, и он взял меня силой. Это случилось только однажды. С тех пор я больше с ним не разговаривала, разве что на людях. Он замкнулся в себе и перестал добиваться меня, но все время следил за мной своими злыми глазами…

Аврелий слушал не перебивая.

— Родила я молча, не издав ни единого стона. И сразу же увидела, что ребенок, мой сын, появился на свет красивым и здоровым. Но тогда мне этого показалось мало — мало, что он жив, мне захотелось дать ему все, что по праву принадлежит ему и что Гней отнял у него. Я взяла женщину-варварку в дом — все знали, что она вынашивает ребенка хозяина. Я убила ее своими собственными руками и сказала, что она умерла при родах Сильвия. Я назвала его так, потому что он был рожден тайком, словно звереныш в чаще, и отец его встретил смерть в далеком лесу[59]… Когда Плавций вернулся, его тронуло мое отношение к ребенку, и он преисполнился уважения ко мне. Придумать пророчество оказалось нетрудно, а притвориться, будто я нашла его случайно, еще проще.