Мы обратились к двум авторитетам по истории Коминтерна, двум профессорам: доктору исторических наук М.М. Наринскому из МГИМО и доктору исторических наук Л.С. Хейфецу из СПбГУ. Оба согласны в том, что МЛШ являлась школой, скорее, не разведывательной, а идеологической. Но оба делают, скажем так, – допуски. Так, Лазарь Хейфец указывает, что в учебном плане МЛШ изучение радиодела не числилось, но могли быть факультативные занятия. Вот и Михаил Наринский полагает: «Могло быть всё». Строго говоря, ответа на вопрос о радиоделе в МЛШ нет и у Треппера. И всё же в его воспоминаниях находим такой пассаж: «Студентов коммунистического университета обучали также и военному делу, а именно: обращению с оружием, стрельбе, элементам гражданской обороны, основам ведения химической войны»[437]. Наверное, где такой обширный курс военных премудростей, там могло быть и радиодело?

Впрочем, в материалах “Le Maitron” находим упоминание о том, что радиоделу Фромон могла научиться уже с началом Великой Отечественной войны: когда попала в спецшколу Коминтерна в Уфе[438]. Правда, в материалах РГАСПИ такой информации нет.

Кстати, передатчик группе «Ром» был выдан самый современный: в SOE посчитали «тактичным жестом» выдать этим подопечным НКВД свой, британский аппарат в компенсацию того советского передатчика, что был потерян при катастрофе «Ледоруба-II»[439].

К счастью, и подготовка к полёту группы «Ром», и сам полёт прошли практически штатно. В сопровождении Торопченко, Доддса-Паркера и Милнса-Гаскелла агенты выдвинулись на аэродром и с опозданием всего-то в 45 минут взлетели в ночь с 3 на 4 марта 1942 г.[440] За штурвалом самолёта «Уайтли» был чех Л.М. Андерле. До этого в справке SOE по «Родионову» говорилось, что «его второй задачей было… попасть в Париж»[441]. Но, как мы помним, первой задачей было попасть на юг Франции. Туда самолёт и полетел. Согласно бортовому журналу, на высоте 6500 футов самолет преодолел горы в центральной Франции, а с высоты в 600 футов три человека и два груза были сброшены у Монпелье во французской Окситании. Как доложил пилот, все пять парашютов раскрылись[442].

А вот теперь вернёмся к тому «ошеломляющему» у Треппера, к тому, что мы вынесли в эпиграф этой главы. Итак, в 1943 г. Треппер уже схвачен гестапо в Париже, ведёт с немцами свою «большую игру», восстанавливает контакт с ФКП и при этом пишет: «Я знал, что где-то на юге у ФКП был мощный радиопередатчик…»[443] Очень похоже на тот, что сброшен под Монпелье. Это как раз юг. Но что же ошеломило Треппера? «Донесение было закодировано не моим шифром, а партийным»[444].

Конечно, вполне вероятно то, что в данном случае речь идёт не более чем о совпадении: что у ФКП на юге Франции был ещё какой-то передатчик, а не тот, что привезла группа «Ром». К тому же, когда мы вернёмся к обстоятельствам отправки этой группы из Москвы, мы увидим, что их Коминтерн готовил по согласованию с НКВД, а не с РУ РККА, где служил Треппер. И всё-таки, зная подробности довоенных биографий членов группы «Ром» (особенно Гюйо), мы можем констатировать: как раз такие группы, как эта, с самого начала жили несколькими параллельными жизнями. Спецслужбы для таких людей были не столько работодателями, сколько партнёрами, помощниками в главной для них идеологической работе.

К кому и к чему испытывала лояльность Фромон? Вернёмся к тому, как она (в том случае точно она) оказалась в 1940 г. в Дании, подвергнувшейся немецкой оккупации.

Спасала их и «товарища Аллара» дипмиссия СССР в Копенгагене, после немецкой оккупации переименованная из посольства (в суверенной стране) в консульство (в очередной провинции Рейха). Советские дипломаты вытащили их из тюрьмы, снабдили выездными документами и отправили в СССР. В её «Свидетельстве на возвращении», в варианте на французском языке, она названа «гражданкой РСФСР и СССР»[445]. В варианте на русском прямо говорится, что основанием выдачи свидетельства на возвращение является то, что она «принята в советское гражданство»[446].

Иными словами, и Франсин Фромон соответствует критериям, по которым «агент» может быть и «сотрудником». Впрочем, в отличие от многих других героев этой книги, в архиве Коминтерна нет записи о том, чтобы она оказалась хотя бы в распоряжении «органов». Судя по всему, она оставалась сотрудницей именно Коминтерна.

Но какие ещё у неё могли быть привязанности?

Судя по всему, Фромон принадлежала к той, конечно же, невероятной когорте девушек-коммунисток (наверное, позволительно сказать даже фанатично настроенных коммунисток), для кого личное было если даже не на общественном, то непонятно на каком месте. Но не она ли была и «без комплексов»! Что имелось в виду?

В справке из личного дела Фромон в архиве Коминтерна за 16 августа 1940 г. уточняется: «Её первым мужем был ВЕЦЛАНД Морис, член КП Франции, сын русского и литовки, разошлась с ним, так как при проверке партия пришла к заключению, что он не заслуживает доверия»[447]. Согласимся: с позиций сегодняшнего дня это – нечто немыслимое: расстаться с человеком, потому что он не заслуживает доверия не у тебя, а у партии! О, времена! Кстати, в годы войны Вецланд докажет свою лояльность: он был расстрелян 30 апреля 1942 года в Вене[448].