— Смешно. Я помню, каких трудов в свое время стоило заставить тебя сесть за фортепьяно.

— Ты путаешь меня с Эллисон. Я никогда не училась играть на фортепьяно.

— То есть как? Ты же ездила заниматься с той мымрой на Баркхурст-лейн.

— Это точно была Эллисон.

— Так, значит, ты не занималась музыкой? Бедный ребенок. Тебя лишили детства!

— Ладно, неважно, — ровным голосом произносит Анна. — Сейчас я занимаюсь сбором средств.

— Для некоммерческой организации? И ты, и твоя сестра оказались слишком мягкосердечными.

— Но ведь ты, папа, и сам служил в Корпусе Мира.

Его лицо исказило некое подобие улыбки.

— Трудно поверить, да? А я всегда думал, что одна из вас займется бизнесом или поступит на юридический. Кстати, еще совсем не поздно! Тебе скоро двадцать шесть исполняется?

Анна кивает. Ничего более неподходящего для себя, чем бизнес и юриспруденция, она не может представить.

— Ты бы уже половину отучилась. Получила бы магистра, а это открывает хорошие перспективы. Если бы мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я бы сам этим занялся. Ладно, не бери в голову, все это чушь собачья.

Анна снова кивает. Пожалуй, она посидит еще минут пятнадцать, и хватит.

— А ты много путешествуешь по работе? — спрашивает она.

— Все меньше и меньше. У меня были дела в «Короле Пруссии», но вряд ли можно назвать поездку в этот отстойник путешествием. Путешествие у меня было в прошлом месяце, когда я ездил во Флориду, но не по работе, а отдохнуть.

Отец наклоняется вперед.

— Достань, пожалуйста, с полки вон тот альбом. Тебе понравится.

Когда альбом оказывается у нее в руках, он жестом подзывает ее к себе. Им что, нужно будет сидеть рядом на диване? И с каких это пор отец стал фотолюбителем? Когда мама их фотографировала, у него никогда не хватало терпения стоять неподвижно и ждать, пока выглянет солнце или Анна начнет улыбаться. Он всегда подстегивал жену: «Давай побыстрее, Кэтлин. Фотографируй как есть».

— Я ездил с двумя друзьями, Говардом Донованом и Ричем Инслоу, — поясняет он. — Инслоу тоже в разводе.

Анна не помнит, чтобы у ее отца когда-нибудь водились друзья, по крайней мере близкие. И Донованы, и Инслоу состояли в том же загородном клубе, что и Гавенеры (после развода мать потеряла право состоять в клубе, поэтому Анна очень редко бывала там), но они были лишь шапочными знакомыми. У Анны вдруг мелькнула мысль, что отец перестал встречаться с женщинами примерно в то же время, когда мать снова начала встречаться с мужчинами. После развода он несколько раз пытался с кем-то сойтись, но безуспешно.

— Мы ездили в Клируотер играть в гольф. Решили устроить себе длинные выходные, — продолжает рассказывать отец. — Вот смотри, здесь мы жили. Там прекрасные поля для гольфа и отличный вид на океан. Это на берегу Мексиканского залива.

Трудно себе представить, что отец ходил в магазин, покупал там этот альбом в голубом кожаном переплете, а потом, возможно, сидел вот на этом самом диване и засовывал фотографии под прозрачный пластик. Но фотографии были не подписаны и никак не отсортированы: в альбоме оказались почти одинаковые, а также нечеткие фото и те, на которых кое-кто получился с закрытыми глазами. Вот фотография Говарда Донована и Рича Инслоу в зале ожидания в аэропорту Филадельфии; Рич ест какой-то бутерброд. А эти сделаны из окна самолета, когда он шел на посадку. На других снимках Говард запечатлен за рулем машины, а Рич на переднем сиденье с картой в руках. А вот они все вместе выгружают клюшки из багажника взятой напрокат машины на стоянке. Постепенно настроение отца улучшается и достигает высшей точки, когда дело доходит до фотографий их последнего вечера перед отъездом, который они провели, как он пояснил, в «восточном ресторане». На двух снимках Рич обнимает молодую темноволосую официантку в синем с белым кимоно; на других фотографиях Анна видит интерьер (там много бамбука, можно было даже снять обувь и сидеть на полу, но отец с товарищами, по всей вероятности, от этого отказались); и, наконец, самая любимая фотография отца из этой серии — блюдо с суши и сашими, которые заказал Говард. Он показывает на слизистые розовые с коричневыми пятнами прямоугольные кусочки рыбы, разложенные на горке темно-желтого риса.

— Знаешь, что это такое? — спрашивает отец, тыкая пальцем на кучку чего-то зеленого.

— Васаби, наверное?

— Эта штука просто убойная! Она называется японский хрен. Клянусь, если только коснуться его языком, из глаз в три ручья текут слезы.

Анна потрясена, она даже не решается посмотреть на отца. Перевернув страницу, он приступает к описанию десерта. Он не запомнил его названия, но с восторгом вспоминает, как это блюдо принесли к их столу в горящем виде. Анна совершенно сбита с толку. Оказывается, ее отец — это человек, которого, во-первых, может привести в хорошее настроение вид суши. Во-вторых, он ходит в ресторан с фотоаппаратом! Ее отец отвратителен. Даже его внешняя красота, думает она, глядя на одну из фотографий, это неинтересная, выхолощенная красота средних лет мужчины, снимающегося для рекламных приложений к воскресному выпуску газеты «Инквайер». Как она могла когда-то считать его монстром? Помнится, как он говорил им о своем главном жизненном правиле: «Есть много в жизни законов, которые ты можешь нарушить. И о большинстве из них ты узнаешь только тогда, когда их нарушишь». Или она сама придумала это правило? Хорошо, что она встретилась с ним сейчас, пока еще не сдалась и не стала жить, руководствуясь этим убеждением. А ведь вся ее жизнь — не только детство, но и юность, и зрелость вплоть до этого самого дня — сводилась именно к этому. Теперь она понимает, что Эллисон отказалась следовать этому правилу много лет назад, и именно поэтому она не ссорится с отцом и не прекращает общение с ним на годы. Зачем себя утруждать? Анна всегда подозревала, что Эллисон любит отца из-за страха перед ним, но оказывается, что, наоборот, это Анна считала его намного более злым, чем он есть на самом деле.

Через тридцать две минуты Анна уносит банки из-под колы в кухню, чтобы выбросить (много лет назад Эллисон пыталась приучить его сдавать их в переработку, но, естественно, безуспешно). Она думает, а понимает ли и Сэм, что Дугласа Гавенера не нужно принимать всерьез? А доктор Льюин в своем кабинете? Неужели этого не понимали только она сама да какое-то время, точнее девятнадцать лет (именно столько были женаты родители Анны), ее мать?

Но то, что отец на самом деле не представлял опасности, еще не означало, что он не был дураком. А он им был! Стоя в кухне, Анна думает, что вот сейчас вернется и спросит его, почему все это время он изливал на них столько злости? У него была добрая жена, послушные дочери. Жили они весьма неплохо, на уровне верхнего среднего класса, что же еще ему было нужно?

Но, когда она снова входит в гостиную, отец говорит:

— Скажи своей сестре или Сэму, чтобы они позвонили мне, если хотят сходить на матч «Иглз» против «Джапантс». Я и тебе могу достать билет.