href="ch2-353.xhtml#id458" class="a">[353]. Как бы то ни было, встречи в конечном счете оказались бесплодными: организация Лассаля еще оставалось карликовой и не имела реального влияния, а сам ее основатель вскоре погиб на дуэли. Однако эта история прекрасно демонстрирует, насколько нешаблонно мыслил Бисмарк и в какой отчаянной ситуации находился.

Стремясь привлечь на свою сторону симпатии простого люда, Бисмарк хотел показать городским и сельским низам, что монархия заботится о нуждах подданных и защищает их от эксплуатации со стороны «денежных мешков». Государство, считал он, должно проводить активную социальную политику. Эта мысль была основана на патерналистской традиции прусских помещиков, и консервативная идеология предусматривала определенную степень заботы о социально незащищенных слоях населения, поскольку трактовала государство как семью, в которой власть короля носит отеческий характер. Однако никто не пытался воплощать эту идею в жизнь так масштабно и последовательно, как Бисмарк.

Одним из первых шагов главы правительства в борьбе за симпатии «простого народа» стала реакция на положение силезских ткачей, затронутых волной массовых увольнений в связи с перебоями в поставках сырья из охваченных гражданской войной Соединенных Штатов. По настоянию министра-президента король принял делегацию ткачей, учредил специальную государственную комиссию по урегулированию конфликта и обещал материальную поддержку жертвам увольнений. В течение 1863 года Бисмарк выступил с рядом инициатив по созданию профсоюзов, зачатков системы социального страхования и ограничению детского труда. Кроме того, условия работы на фабриках должны были находиться под контролем государственных инспекторов. Эти инициативы в большинстве своем не были воплощены в конкретных решениях, поскольку столкнулись с серьезным сопротивлением бюрократии, экономической и политической элиты, а также парламента.

Таким образом, все предпринятые внутри страны маневры не принесли нужного результата. Решение прусской проблемы, как и предлагал Бисмарк, следовало искать на путях германской политики. Однако для того, чтобы добиться успеха, мало было упорства и таланта; требовалась еще и благоприятная ситуация. А она все никак не наступала. Во внешней политике первый год пребывания Бисмарка в кресле главы правительства прошел под знаком двух процессов. Первым являлось восстание в Царстве Польском, вызвавшее крупный европейский кризис. Вторым — очередной раунд переговоров о развитии Германского союза. Оба эти процесса грозили Пруссии и ее министру-президенту весьма печальными последствиями, в обоих случаях Бисмарк был вынужден занимать оборонительную позицию и мог в конечном итоге радоваться сохранению статус-кво. И наконец, достигнутый им успех не способствовал росту его популярности, а, наоборот, навлек на его голову новые волны критики. Это было явно не то, что требовалось для разрешения конфликта с парламентом.

В начале 1863 года главной проблемой европейской дипломатии стал Польский вопрос. В российской части Польши под лозунгом национального освобождения вспыхнуло очередное мощное восстание. Восставшие пользовались симпатиями практически всей Западной Европы. В роли их адвоката традиционно выступила Франция, требовавшая воссоздания польского государства. Британская политическая элита заняла похожие позиции, к «Крымской коалиции» также примкнули австрийцы. Среди прусских либералов дело поляков также пользовалось большой популярностью — Российскую империю они считали воплощением абсолютистской деспотии, темной силой, угнетающей свободолюбивый народ. Даже при императорском дворе в Петербурге существовала достаточно сильная партия, считавшая необходимым поиск компромисса с восставшими.

Бисмарк смотрел на происходящее совершенно иначе. В какой-то степени это объясняется отношением главы правительства к славянским соседям. Неприязнь к полякам «железный канцлер» сохранял от начала и до конца своей жизни. В марте 1861 года Бисмарк писал сестре: «Бейте поляков до тех пор, пока они не испустят дух; я сочувствую их положению, но, если мы хотим продолжить свое существование, у нас нет другого пути, кроме как искоренить их. Волк тоже не виновен в том, что Господь создал его таким, и все же его убивают за это при первой возможности»[354]. Каждый успех польского национального движения, считал он, является поражением Пруссии. Если на карте Европы появится независимая Польша, она станет «союзником для любого противника, который нападет на нас»[355]. При этом нужно подчеркнуть, что радикальной расовой ненависти к полякам у Бисмарка все же не было. Он считал польские земли неотъемлемой частью прусского государства, знал в определенном объеме польский язык и неоднократно советовал кронпринцу учить этому языку своих детей.

Бисмарк стремился поддержать российское правительство в борьбе против восставших, в том числе для того, чтобы не допустить опасных для Пруссии уступок полякам. В конце января в Петербург был направлен генерал-адъютант короля Густав фон Альвенслебен. В его полномочия входило согласование с царским правительством мер, необходимых для противодействия восставшим. Кроме того, он должен был, как значилось в собственноручно составленной Бисмарком инструкции, сообщить Александру II, что «позиция обоих дворов по отношению к польской революции — это позиция двух союзников, которым угрожает общий враг»[356]. 8 февраля Альвенслебен подписал в Петербурге конвенцию, вошедшую в историю под его именем. В соответствии с ней войска обоих государств должны были активно сотрудничать в деле подавления восстания.

Впоследствии «конвенцию Альвенслебена» будут представлять как гениальный дипломатический ход Бисмарка, с помощью которого он укрепил дружбу с Россией и обеспечил ее поддержку в ходе объединения Германии вокруг Пруссии. Сам «железный канцлер» в мемуарах посвятил этому соглашению отдельную главу и оценивал его как большой успех — «победу прусской политики над польской в кабинете российского императора»[357]. Реальность была намного сложнее. Подписание конвенции не только вызвало весьма болезненную реакцию оппозиции внутри Пруссии; главу правительства в Палате депутатов и прессе обвиняли в том, что он поддерживает зверства русских варваров, стал слепым вассалом Романовых, опозорил свою страну. Гораздо хуже оказалось то, что на Берлин начала оказывать сильное дипломатическое давление коалиция Великобритании, Франции и Австрии. В воздухе ощутимо запахло новой европейской войной, и Пруссия оказалась между молотом и наковальней: на чьей бы стороне ни выступила держава Гогенцоллернов, в силу географических причин именно по ней бы пришелся первый мощный удар противника. В этой ситуации Бисмарку пришлось отчаянно лавировать. Уже спустя несколько недель после подписания соглашения были предприняты усилия для того, чтобы выхолостить его и сделать как можно более безобидным. Пункт о праве войск пересекать государственную границу при преследовании повстанцев был фактически исключен; ответственность за это решение стороны активно сваливали друг на друга. «Это не я, а Пруссия потребовала приостановить выполнение конвенции», — писал на донесении своего посланника Александр II[358]. Затем Бисмарк и вовсе намекнул на желательность отмены соглашения. Когда I июня российский император предложил прусскому руководству военный союз, из Берлина последовал вежливый отказ. В Петербурге на происходящее смотрели с растущим раздражением; вся эта возня ни в малейшей степени не способствовала укреплению дружбы двух