Герцог Валленштейн без доспехов еще стройнее, волосы уже не серебряные, а почти белые. Однако брови иссиня-черные, густые, глаза блестят, как у юноши. Подбородок и щеки хорошо выбриты, на щеках глубокие складки, лоб отмечен парой крупных оспин, на правой скуле белый овражек шрама. Взгляд царственно строгий, вместе с тем брезгливо усталый, мол, все это видел сто раз, нельзя ли что поновее. Красивое аристократическое лицо неподвижно, темные глаза надменно смотрят поверх голов.

Он бросил в мою сторону более чем убийственный взгляд, я сделал вид, что не замечаю его вовсе. Все трое южан то ли на диете, то ли вообще более сдержанны за столом: как и тогда на постоялом дворе едят мало, мясо и птицу нарезают мелкими ломтиками. Если предположить, что в этом мире все же существует какое-то понятие о столовом этикете, то они придерживаются его основ: не орут, не тянутся через стол, чтобы ухватить лакомый кусок, не расплескивают вино, что считается здесь хорошим тоном, а на самом деле пережиток язычества, когда полагалось плеснуть малость и домовым.

Сэр Блэкгарт наклонился к уху герцога, я видел, как шевелятся полные мясистые губы. Герцог повернул голову и снова вперил в меня острый взор. Я вновь сделал вид, что не замечаю, но на всякий случай начал звякать ножом по тарелке громче, тянуться к дальним блюдам, хватать куски с подносов проходящих мимо слуг.

Гогенштальд поднялся с кубком в руке и громко провозгласил красивым мужественным голосом:

— Говорят, Иисус умер за наши грехи. Так давайте его не разочаруем!

Вокруг громко захохотали, потом засмеялись и те, кому передали тост. Пили охотно, с вызовом, будто только что прочли Рабле. Так пьют мальчишки, стараясь показать, что они уже взрослые, и вот, видите, уже пьем!

Я все чаще поглядывал на Барбароссу. Да, этот король покрупнее и побогаче, чем, к примеру, Шарлегайл или Арнольд. Но все-таки не дотягивает даже до рядового московского, новгородского или рязанского князя. Не говоря уже о крупных князьях. Но ирония в том, что в Европе каждый деревенский староста именовался царем или королем, а на Руси властелин, у которого земли на заднем дворе больше, чем Франция и Германия, вместе взятые, и который выставляет сто тысяч ратников просто с ходу, все еще именуется князем. Ну что за царь, к примеру, Одиссей, который сам пахал и ловил рыбу? Как и остальное великое множество царей по необъятной Греции? Или в Западной Европе, где на землях одной Германии было четыреста королевств? Этот король, Барбаросса, тоже, видимо, один из таких властелинов. Впрочем, у Шарлегайла земель еще меньше, как и у Арнольда или Конрада. Хотя мне какая разница, по этикету к любому королю надлежит обращаться со всевозможной почтительностью.

Я присматривался ко всем, стараясь не пялиться чересчур открыто. Слева от меня Гогенштальд, зато с другой стороны немолодой и степенный вельможа, явно прибывший на турнир не для схваток на копьях. Тоже присматривается ко всем, лицо открытое, но с хитринкой, какими бывают простолюдины, дослужившиеся до высоких постов.

Он бросил на меня короткий взгляд, чуть улыбнулся. Похоже, на этом пиру мы ощутили некоторую симпатию один к другому и даже некое родство душ.

— Меня зовут Даниэлем, — сообщил он, — мы знакомы с Барбароссой еще с тех времен, когда он не был королем, а я — старшиной купеческого союза вольных городов Мальбрука.

— Вы приехали только на свадьбу?

Он чуть-чуть прищурил глаза.

— Люди моего возраста стараются совмещать приятное с нужным.

— Я тоже, — вздохнул я. — Только между малыми кучками приятного и нужного приходится брести по длинному неприятному полю.

Он кивнул с сочувствием, руки его работали в автономном режиме, таская на свою тарелку из общих блюд лакомства, а глаза изучали гостей. Я тоже присматривался к окружению Барбароссы, отметил, что у герцога Ланкастерского своя свита и, как я заметил сразу, в ней народу побольше, чем в королевской. И еще: если сам герцог в разговорах с королем сдержан и почтителен, то в его окружении на короля бросают то враждебные, то насмешливые взгляды, а если вдруг говорят вежливо, то вижу под шелком сладких слов холодный блеск обнаженной стали.

Осторожно высказал свои опасения Даниэлю, тот отмахнулся.

— А где это иначе? Пока король проливал кровь в Крестовом походе, герцог вербовал сторонников. Думаю, уже многие ему присягнули.

— При живом короле? — усомнился я.

— Присягнули тайно, — пояснил он. — Если герцог пообещал, что удвоит владения, даст больше вольностей, то кому здешние бароны будут верны?

Я посмотрел в его хмурое лицо.

— Неужели близость Юга совсем ломает людей?

— Не всех, — ответил он, — но все-таки здесь к Югу прислушиваются куда внимательнее, чем в Срединных королевствах. Боюсь, королю придется уступить герцогу больше власти…

— А почему бы королю вовсе не отстранить его от управления?

Он двинул плечами.

— Вряд ли королю это удастся.

— И что будет?

— Королю придется сидеть на троне очень осторожно, — сообщил Даниэль со странной ноткой. — Мятежные бароны нашли в лице герцога прекрасного выразителя их интересов. Король не осмелится их притеснять, а они будут отхватывать все более лакомые кусочки…

Я спросил осторожно:

— Полагаете, Барбаросса выпускает ситуацию из-под контроля?

Наклонившись к моему уху, он сказал негромко:

— Слева от короля всегда сидел герцог Армин Арпагаус… Конечно, когда показывался в свете. Он и сейчас где-то на границе усмиряет воинственных варваров. Так вот, герцог Ланкастерский, двоюродный брат короля, уже перебрался в его кресло…

Рыцарь, сидящий от Даниэля с той стороны, громко всхрапнул.

— Ха!.. Да пока король был в Крестовом походе, герцог сидел на его троне!

Даниэль заметил ядовито:

— Это вы заметили верно, сэр Виллоу. У него и сейчас кресло больше похоже на трон, чем трон Барбароссы.

— Вернется Армин, — сказал сэр Виллоу предостерегающе, — сгонит. Как мальчишку сгонит. Еще и уши надерет, чтоб спинку его кресла не удлинял.

— Он его еще и над полом приподнял, — сказал со смешком Даниэль, — чтобы вровень с королем…

Они похохатывали, жрали в три горла, пили много и жадно, это здесь считается мужественностью, а грубоватые манеры в цене, слышны звонкие удары ножей, это рассекают истекающее соком мясо, жареную птицу. Слуги носятся, как тяжело груженные воробьи, опустевшие тарелки исчезают, взамен возникают новые горы все того же мяса, только изжаренного в ином соусе, ароматная печеная рыба из горных озер, россыпи жареных скворцов и еще более мелких птичек, их коричневые тушки я принял сперва за грецкие орехи.

Король тоже жрет в три горла, наголодавшись в Крестовом походе против восставших в который раз полабичей. И пьет тоже в три, если не в четыре, рожа раскраснелась, пояс расстегнул, глаза масляные, довольные, сытые, совсем не то что у герцога Ланкастерского, этот тоже ест и пьет, смеется шуткам короля, но глаза не теряют настороженности, цепкости.