В первые годы после свадьбы она была очень говорлива. К сожалению, тогда он ее не слушал – был слишком занят, налаживая работу лаборатории, расплачиваясь по студенческим займам, потея над ипотекой. Да и сейчас он слушать не мастак. Что-то такое в женском голосе – то ли высота, то ли тон – вызывало у него помутнение ума. Бывало, Крис болтает, жалуясь на порядки в больнице, он силится вникнуть в ее слова, натягивает на лицо улыбку и кивает. Второй медовый месяц зимой на Гавайях семейному союзу не помог – жена отдалилась еще больше, сделалась замкнутой и менее разговорчивой. Для него уже вошло в привычку не обращать внимания на те скупые слова, которые она произносила. После возвращения она стала больше времени проводить на работе. Он считал, что ей хочется побыть вдали от дома, и его это вполне устраивало.

Хотя тот телефонный звонок его обеспокоил. Еще раньше, весной, какая-то женщина позвонила домой, спросила Крис, а потом повесила трубку. Он набрал номер, который определился на его телефоне, и попал в ночной клуб.

– «Маркиз де Сад».

– Где вы находитесь? – спросил он у девушки, ответившей на звонок.

– Миннеаполис. Складской квартал. Объяснить, как проехать?

Они с Крис никогда не ездили в Складской квартал – это для тех, кто молод да крут, а они ни к тем ни к другим не относились. Потом ему вспомнилось название заведения, и он спросил:

– А что это за клуб у вас?

Девушка рассмеялась и повесила трубку.

Им нужны дети, решил Ной Станнард. Дети сделают Крис счастливой, займут все ее время, привяжут к дому и будут держать подальше от его бухгалтерии.

Все это переваривалось в его голове, пока он силился вникнуть в смысл лежавшего перед ним счета. Бизнес должен пойти в гору, думал он. В городе у него просто сказочные отношения с онкологами. Они ценят его качественную работу. Он куда лучше других фармацевтов понимает, что это за болезнь, и куда больше сочувствует больным. Мать Ноя умерла от рака груди, когда он был еще мальчишкой. Теща умерла от рака матки. А тещу свою Ной уважал.

Он набрал на калькуляторе очередной ряд цифр и чертыхнулся. Такого не может быть. Неужто он залез в долг куда больше, чем полагал? Что это еще за изъятия наличных сумм? Они значились в банковском отчете, но их не было в его чековой книжке. Утром он позвонит в банк. Отшвырнув калькулятор, Ной запустил пятерню в волосы. Отодвинув кресло, он закинул ноги на стол и сложил руки на животе.

И, как он всегда делал, когда чувствовал усталость, стал разбираться, стоит ли ему пускаться в самостоятельное предприятие. Мог бы ведь заключить договор с какой-нибудь крупной фабрикой, вкалывал бы поменьше да приносил бы домой чеки с вполне приличной суммой. Он бросил взгляд на то, что украшало стены его кабинета, то, что убеждало его: чеки с приличными суммами – это еще отнюдь не все. Вон тот диплом университета Джона Гопкинса в дубовой раме дался недешево, как недешево дались и ловко сделанные снимки, запечатлевшие Ноя на полях для гольфа в Сент-Эндрюс, в Боллибюнион. Половина Лунного залива. Гринбрайер. Нет. Чек с приличной суммой – это еще совсем-совсем не все.

Станнард снял ноги со стола, взял со спинки кресла пиджак и надел его. Собрав банковские выписки, он сложил их в стопку, чтобы забрать домой. Жена ложится спать все раньше и раньше. У него будет полно времени все рассчитать. Щелкнув выключателем настольной лампы, он запер кабинет и уже на ходу посмотрел на часы. Ной Станнард всегда следовал привычкам. Если он работал по вечерам, то всегда уходил домой так, чтобы успеть к началу любимой передачи на телеканале «Гольф».

Направляясь к своему серебристому «мерседесу», он глубоко вдыхал свежий вечерний воздух, радуясь и ему, и машине, любимой изящной игрушке, приобрести которую ему позволила его лаборатория. Его лимузин был единственным на стоянке – скудно освещенном асфальтовом поле, располагавшемся перед деловым комплексом и тянувшемся вдоль миннесотского шоссе номер 110. Позади комплекса находилось кладбище: три сотни акров холмистой земли, которые с наступлением сумерек сразу погружались во мрак и пустели. Металлическая ограда отделяла кладбище от шоссе, однако звенья ее заканчивались, не доходя до задней стороны комплекса. Единственное, что отгораживало предприятия от кладбища, – это полоска деревьев и кустарников. Кусочек леса.

Станнард и не думал ни о лесе, ни о кладбище, ни даже о том, что сам он тут один-одинешенек, шагает к своему «мерседесу» с кипой бумаг, занимавших его руки, и кучей цифр, заполонивших его голову. Он весь ушел в дело: старался все рассчитать.

Глаза закрыты, из одежды одни только трусики – Бернадетт пластом лежала на спине. Левая рука вытянута вдоль тела, правая ладонь, сжатая в кулачок, покоилась на груди, прямо в ложбинке. Бернадетт бледная и холодная настолько, что вполне сошла бы за труп, ожидающий вскрытия на прозекторском столе.

Неугомонный труп.

Каждый раз, когда Бернадетт видела, как Куэйд наносит удар, кулачок ее дергался, будто она непроизвольно защищалась от горячей сковородки. Дышала она неглубоко и учащенно: так затравленно пыхтит перепуганный зверек. Веки были сжаты плотно, но слезинки нашли дорожку и побежали из уголка левого глаза. Голубого глаза Мадди.

Она видит, как Куэйд одной рукой держит человека едва ли не на весу, а другую руку, согнув в локте, заносит для очередного удара. Но удар нанести не успевает: мужчина сгибается пополам и падает на землю. Куэйд нависает над ним и что есть силы бьет в бок носком ботинка. «Жив ли еще бедняга?» – мелькает у Бернадетт мысль. Трудно понять: тот лежит, уткнувшись лицом в траву. Что это за место? Ночной лес. Она видит в реальном времени? Откуда-то долетает свет, падая с какой-то высоты и образуя причудливые тени. Луна? Нет. Слишком ярко. Лежащий приподнимает голову. Куэйд замахивается правой ногой и с силой бьет свою жертву в бок. Еще удар. Еще. Человек сворачивается в плотный комочек и закрывает голову руками. А Куэйд все бьет ногой. Бьет. Вот он хватает жертву и тянет, ставя на ноги. Даже в вечерних сумерках и при туманном видении различимо, что вместо лица у мужчины кровавое месиво. Там, где был нос, сочится кровью треугольник из мяса, вместо рта – кровавый провал, по ветровке течет кровь. На ветровке то ли вышивка, то ли тиснение. Имя этого человека? Где он работает? Нет ничего, что может служить подсказкой? Куэйд хватает его за куртку, придвигает ближе к себе. Бернадетт разбирает буквы: «Станнард фармасевтикалз». «Запомни это название», – велит она себе. Куэйд наносит еще удар по лицу. Жертва уже не в силах бороться, никакого сопротивления. Второй сильный удар кулака Куэйда. Третий. Бернадетт в первый раз замечает, что на руках у убийцы перчатки. Куэйд отпускает человека, и тот падает на спину. Куэйд отворачивается от своей жертвы. Кончил дело? Нет. Он наклоняется и берет в руки два предмета: моток веревки и топор.

Бернадетт сделала то, на что у нее редко хватало духу во время пользования своим проклятым даром. Она громко закричала:

– Нет! Боже! Топор!