Тело цепенеет. Хранилище. Айван осматривает нас угрожающим, сердитым взглядом. Он наслаждается всем этим – упивается ужасом в комнате. Я замечаю нескольких стражников в королевских темно-бордовых цветах – их меньше, и они стоят отдельно от Айвана и стражи Эверлесса.

Прежде чем я успеваю подумать, что это значит, Айван отходит в сторону, и дверь за ним открывается. Двое вошедших тащат за руку плачущую веснушчатую девушку с бледными зелеными глазами…

Нет.

– Каро Элизия была поймана в коридоре у хранилища при попытке взломать дверь, – зачитывает Айван. – В качестве наказания за вторжение, как офицер семьи Герлингов, я накладываю максимальное наказание: сорок лет будут отняты у нее. – Он бросает взгляд на Лиама, и тот одобрительно кивает.

Каро слабо сопротивляется удерживающим ее стражникам, слезы льются по ее щекам. Тихое «нет» срывается с моих губ.

Сорок лет? Даже со стороны Айвана это варварство.

И это моя вина.

Я протискиваюсь сквозь толпу слуг, слушая их недовольные перешептывания, но продолжаю упрямо прокладывать себе путь. Именно я хотела увидеть содержание хранилища, а Каро потеряет из-за этого сорок лет жизни. Она лишь пыталась помочь вернуть что-нибудь из вещей папы. Потому что ей не все равно.

– Подождите! – сама не понимая, что делаю, я бросаюсь вперед к Айвану и хватаю его за плащ.

Он удивленно смотрит на меня, словно я домашняя зверушка, показавшая новый трюк.

– Чего ты хочешь?

– Вы… вы не можете забрать сорок лет, – я задыхаюсь. – Это слишком много за один раз. – В памяти всплывают ужасные картинки, как папа вернулся домой от ростовщика времени в Крофтоне, бледный, больной, отдав всего несколько месяцев. Может ли человек вообще выжить, потеряв так много времени, даже если у него столько есть?

Каковы шансы, что у служанки вообще будет сорок лет?

Наказание может убить ее.

Айван вырывает плащ из моих рук.

– Это не моя забота, – протягивает он. – Если ты волнуешься, можешь сходить к ростовщику и отдать немного своего времени, чтобы подарить этой воровке.

Тяжелая рука опускается Айвану на плечо – рука Лиама, который, словно привидение, незаметно возник за его спиной.

– Давай, Айван, – разъяренно рычит он, – выполняй свою работу!

Айван подчиняется и уходит, делая жест стражникам, удерживающим Каро, чтобы следовали за ним. Все четверо исчезают, и последнее, что я вижу, – профиль залитого слезами лица Каро.

Слуги медленно начинают расходиться, грустно бормоча что-то себе под нос, когда Лиам протягивает ко мне руку, словно желает поддержать.

– Не дотрагивайся до меня. – Своим едва заметным кивком несколько минут назад он фактически подписал Каро смертный приговор. – Где Роан? – Он точно остановит это.

Лиам замирает, меняясь в лице, а потом говорит:

– Мне жаль, Джулс, – и вслед за Айваном выходит из комнаты.

Я в оцепенении смотрю на дверь, за которой они исчезли. С каждым ударом в сердце словно проворачивается острый кинжал.

Конечно, Айван не всерьез говорил о походе к ростовщику времени. Это была жестокая шутка. Но он подал мне идею…

Безусловно, Ина может спасти свою служанку: любое из ее элегантных платьев или сверкающих драгоценностей стоит годы. Но принцессы здесь нет, как и Королевы, из-за нашей глупости. Возможно, уже не осталось времени, чтобы дождаться их. В моем кошельке и в тайнике под матрасом в спальне есть почти три года кровавого железа. Я могла бы побежать туда сейчас и отдать их Каро. Но этого недостаточно. Совсем недостаточно – если у нее изначально нет сорока лет, то это не спасет ее.

Во мне растет уверенность, что существует только один способ все исправить.

Я должна найти ростовщика времени.

22

Вырвавшись из замка, я мчусь по лужайке к южным воротам, от которых дорога приведет меня прямиком к Лаисте. Страх тянет назад, легкие домашние туфли сразу же промокают от снега. Но я знаю, что, если хотя бы замедлю шаг, он возьмет надо мной верх. В голове звучит предательский шепот: «Ты не обязана этого делать».

«Каро умрет, – шепчет другой голос, – и это будет твоя вина».

Наконец передо мной лавка ростовщика времени – простое маленькое деревянное здание, затерявшееся в переулке среди черных ходов магазинов Лаисты. Вероятно, здесь все намеренно закрывают глаза на его заработок. Над входом висит неприметная табличка, свидетельствующая, что я пришла в нужное место, – непокрашенная деревянная дощечка с выжженными песочными часами. Темный узкий переулок завален грязным снегом, на котором видны пятна крови. Ростовщик времени Лаисты – Вик, как я узнаю у стражника возле двери, – сегодня нарасхват. Он мрачно улыбается мне, пропуская внутрь.

Когда я занимаю место в очереди, сразу несколько человек обращает на меня внимание. В отличие от других жителей Лаисты, которых я видела прошлой ночью, люди, сидящие в очереди, выглядят несчастными и испуганными. Передо мной на столе валяются отполированный нож и серебряные чаши, чуть поодаль топится печь для обжига. Дешевое бальсовое дерево, сгорая, источает кислый едкий запах. Мужчина за столом, должно быть, и есть Вик. Если не обращать внимания на неопрятно свисающие волосы и запачканный кровью фартук, ростовщик выглядит молодым и здоровым по сравнению с людьми, пользующимися его услугами. Кожа покрывается мурашками, но у меня нет выбора.

Спустя непродолжительное время, которое кажется мне вечностью, и все же летит слишком быстро, наступает моя очередь подойти к столу. Какая-то женщина ковыляет прочь, прижимая к груди перебинтованную руку. Я подхожу к столу и сажусь на расшатанный стул. Вик игнорирует меня, стряхивая несколько капель крови на стол, и вытирает начисто тряпкой нож.

Я борюсь с приступом тошноты, подступившим при виде инструментов для кровопускания. Мне доводилось видеть подобное в Крофтоне, но, наблюдая, как Вик держит лезвие над пляшущим огоньком масляной лампы, чтобы подготовить его для следующего клиента, я понимаю, почему папа старался отгородить меня от этого.

Вик берет мою руку и кладет на стол. Каро рисковала всем ради меня, стараясь достать хоть что-то из вещей отца. Малюсенькое воспоминание. Одна ничтожная попытка добиться справедливости.

То, что с ней случилось, – моя вина. Мой долг – спасти ее.

Я ожидаю, что Вик что-то скажет, постарается утешить меня перед процедурой, но он настроен по-деловому.

– Сколько? – слышу я короткий вопрос.

– Что?

– Сколько времени ты хочешь отдать? – нетерпеливо повторяет он.

Мой голос дрожит:

– Сорок лет.

На лице Вика появляется удивление, а потом недоверие.

– Ты шутишь, – говорит он. – Сколько тебе лет?