— Я всегда тебя любил! А ты меня даже не помнишь! Ты даже моих фильмов не смотрела! И волосы твои так пахнут! Сука ты, сука…

Я даже не заметила, когда из моих глаз тоже покатились слезы. Я сидела и ревела в голос, периодически прикладываясь к стакану с коньяком, уже не пытаясь делать маленьких глотков, а глотая его как водку: хриплый выдох, полный глоток, короткий вдох и опять хриплый перегарный выдох. Оказывается, я прекрасно помнила эту технику, и четырнадцать лет на Западе не вызывают амнезии. Мне уже не был нужен лимон, во рту было ужасно кисло от слез. Шурик привалился ко мне и плакал о своем. О постоянных попытках реализации, о том, что жизнь говно и люди сволочи, а я красивая чужая сука, которая живет ТАМ и его даже не помнит…

Я же плакала, наверное, просто от усталости. От шока от всего со мной произошедшего, от своей любви к Максу, к маме, которую я так редко вижу, к Машке и такому старомодному усатому папе, к этой странной стране, любить которую невозможно, но и забыть о которой тоже не удается, от жалости к людям, к несчастному Шурику, его Инге, спящей теплым комочком в соседней комнате девочке Даше, которая, возможно, уже сирота, наконец, от жалости к себе, от понимания, что я ничего не могу изменить в жизни, что все всегда будет так, как оно будет, и от озарения, что все это неважно — так и хорошо.

Я не знаю, сколько мы проплакали. Я была совершенно пьяная. В какой-то момент я поняла, что Шурик отвалился обратно на диван и спит. Его плечи ровно поднимались от глубокого дыхания, глаза были закрыты покрасневшими веками, под мокрыми ресницами пролегла тень усталой синевы.

Держась за стол, я медленно поднялась и пошла искать туалет. Вместо него я нашла почему-то нараспашку открытую дверь на лестничную клетку. Напротив нашей квартиры на меня смотрела шикарная металлическая дверь с золотыми буквами «Канцелярия». Да, — вспомнила я с улыбкой, — мы же находимся в банке! Почему-то это меня так рассмешило, что я не могла остановить истерического хохота. Я шла вниз по лестнице, держась за обшарпанные перила и буквально сгибаясь от приступов смеха. Дойдя до первого этажа, я уперлась в навороченный ящик с кнопками кода. Все еще продолжая смеяться, я тыкала различные цифры, дергала на себя неподдающуюся дверь и размазывала продолжающие катиться по щекам слезы.

Почему-то в голову пришла ассоциация, что смех сквозь продолжающиеся слезы — это как грибной дождь при светящем солнце. Откуда-то ко мне подошла разбуженная мной большая рыжая собака, наверное, принадлежавшая банку. Я гладила ее по голове, и она лизала мне руку.

Я опять куда-то пошла и набрела на открытую дверь в незанятую банком пустую квартиру на первом этаже. Подсвеченные уличным фонарем комнаты были заброшены еще во времена расселения дома, то тут, то там валялась оставленная жильцами ненужная старая мебель, обои свисали со стен клочьями. Я вылезла на улицу через окно. Собака посомневалась немного и вылезла за мной.

Мы шли по пустой улице спящего города, слабо освещенной белесыми фонарями, и над нами стояло по-московски высокое ночное небо. Слезы мои уже высохли, прошли и приступы смеха, и на душе было пусто и тихо, и как-то очень чисто, как после дождя, как будто мне прямо в душу накачали озона. Я не думала ни о чем, просто шла куда глядят глаза, и собака тихо плелась рядом.

После покупки пачки «Marlboro» (а последние дни от всего происходящего я курила уже не меньше пачки в день), в кармане моих джинсов оставалось уже не больше двухсот пятидесяти рублей. Организовать на такие деньги нормальный завтрак в кафе в Москве было абсолютно невозможно. Кое-как, из экономии моих скудных средств, запихнув в себя консервированную кабачковую икру из Ингового холодильника и стараясь не разбудить пылкой четы профессора и режиссера, я по-английски покинула сие гостеприимное жилище, на этот раз традиционным способом, — через парадную дверь. Начинался понедельник, и банковские работники уже открыли дверь подъезда.

На прощанье я поцеловала в холодный нос мою вчерашнюю собаку. Она лизнула меня в ответ. Все-таки насколько животные лучше людей! — подумала я грустно. Все эти человеческие идеи про самореализацию, социальное соревнование, обязательно вытекающую из всего этого зависть и подлость, животным, слава богу, совершенно недоступны. А слушать и давать душевное тепло собаки умеют ничуть не хуже, а, надо даже признать, — гораздо лучше людей.

Настроение было какое-то тихое и грустное. Живот после вчерашних котлет, разумеется, болел, и, что еще неприятнее, — болела и голова после коньяка. Состояние в целом было апатичное. Хотя, — подумала я, — оно, может, и к лучшему, потому как события развивались так, что, накладываясь на острое восприятие, могли бы кого угодно свести с ума.

Мозги при этом работали нормально, и этого было достаточно. Первым делом я нашла булочную, где купила Даше ватрушку на завтрак. В ларьке неподалеку (а в Москве все еще остались эти пластмассовые коммерческие палатки — символы перестроечного времени) купила маленький апельсиновый сок. Все это стоило мне еще сорок рублей. Итого оставалось двести. Как раз достаточно на интернет-кафе с Дашиным мороженым, а, возможно, даже хватит и мне на растворимый кофе (вспоминать про отличнейший голландский кофе и душевые насадки типа «Tropical Rain» я себе категорически запретила). Все. Может быть, и на метро останется. После этого Макс должен немедленно найтись, потому что никакого другого плана у меня уже не было, и денег тоже больше ни цента.

Положение мое становилось отчаянным. Но внутренний голос бодро подсказал мне решать проблемы по мере их поступления. Возможно, ответ от Макса уже лежит в моем почтовом ящике, а я просто, как обычно, увлекаюсь ненужной рефлексией.

Но, вернувшись в давешнее интернет-кафе, снова залогинившись и опять на минуточку закрыв от ужаса глаза, открыв их, я обнаружила, что худшие мои опасения оправдались. От Макса не было ни строчки.

Я в полном ступоре смотрела на экран с входящими письмами. НЕ ДУМАТЬ О ПЛОХОМ! ПРОСТО НЕ ДУМАТЬ! Но страх уже сжимал горло, не давая воздуху нормально проходить в легкие.

Я затянулась сигаретой и тотчас закашлялась. От голода, жары и похмелья от первой же затяжки у меня закружилась голова. В России без хорошего здоровья не выжить, — пришло почему-то в голову. А я, живя на Западе, с его чистой экологией и отличными продуктами питания, похоже, не укрепила свое здоровье, а наоборот, приобрела вредную зависимость от здорового образа жизни. И теперь прогулка по Калининскому проспекту вызывала у меня кашель, а завтрак кабачковой икрой — изжогу и гастрит.

МАКС ЖИВ И ЗДОРОВ! МАМА ТОЖЕ ЖИВА И ЗДОРОВА! СКОРО ВСЕ РЕШИТСЯ! — повторяла я как заклинание, пересчитывая остатки денег. Счет шел уже даже на металлические монетки. Получалось, что у меня осталось тридцать восемь рублей и сорок копеек.

Отличное кино! Мне негде жить, у меня нет документов, Макс не отвечает на мои письма, меня разыскивают бандиты, я подставляю под опасность маму, на руках у меня ребенок, которого нечем больше кормить, в желудке у меня повышенная кислотность, а в кармане — последние тридцать восемь рублей, то есть один единственный евро! Восторг, да и только, а не поездка в родной город на свидание к красивому богатому мужчине!