тесня охрану царя Аммурапи, загоняя ее все дальше и дальше вглубь огромного лабиринта, что и был дворцом повелителя одного из древнейших городов в мире.

— Копья! — крикнул Гелон, когда остатки воинов, половина из которых была ранена, загнали в тронный зал.

Отверстие в потолке освещало выложенный камнем пол и расписанные яркими картинами колонны. Статуи богов, курильницы и лампы, стоявшие вдоль стен, притягивали к себе взгляды не избалованных роскошью пастухов, у которых даже в глазах зарябило от мешанины ярких красок.

С тихим шелестом полетел целый рой копий, многие из которых поразили вельмож в разноцветных одеждах и пышных тюрбанах, сгрудившихся вокруг массивного трона, на котором гордо восседал сам царь.

Аммурапи оказался мужем лет пятидесяти, с густыми иссиня-черными волосами, присыпанными легкой проседью, с тщательно уложенной бородой, в золотом ожерелье и с массивными перстями на пальцах. Голову его венчала высокая шапка, расшитая жемчугом, лазуритом и золотыми нитями. Он, не отрываясь, смотрел, как добивают его охрану, как перерезали его писцов и вельмож, и как из боковых покоев начали вытаскивать его жен и наложниц. Губы царя шевелились. Он шептал проклятия беспощадному врагу, особенно громиле в рогатом шлеме, с лицом, перечеркнутом шрамом сверху донизу.

— А-а-а! — заорал Гелон, который увидел, как царь шепчет что-то и теребит драгоценные амулеты, висящие на его шее. Наемник не страшился смерти, но колдовства боялся до икоты. Он могучим броском отправил в полет свое копье, и оно пробило царя насквозь так, что вышло из спинки его кресла. Глаза повелителя Угарита заволокла пелена боли, а потом жизнь ушла из них навсегда.

— Баб и все добро тащите на улицу! — заорал Гелон. — Тимофей! Корабли в порту взяли?

— Взяли, дядька, и охрану выставили, — кивнул парень, вытирая меч о богатую одежду какого-то вельможи. Из-под ярко-синей накидки торчали голые ноги в нарядных туфлях, расшитых золотом и мелким жемчугом. Тимофей наклонился и отстегнул крупную фибулу, скреплявшую на плече плащ, а потом сорвал с рук драгоценные браслеты и надел сам.

— Все, что в порту было, наше теперь, — пояснил он. — Много кораблей с товаром стояло, уплыть хотели. Рапану помнишь, сынка купеческого? С круглой мордой, на кота похожий?

— Ну, — кивнул Гелон. — Помню, конечно. Вы с ним красивую девку в Трое продавали.

— Ушел, представляешь! — ухмыльнулся Тимофей. — Семью, слуг, рабов, товар, все вывез на трех кораблях. Мы погнались было, да он чуть не сжег нас.

— Бойкий купчишка, — коротко хохотнул Гелон, который снял шлем с потной головы и теперь примерял царскую тиару. — Правильно сделал, что не стал биться, племянник. Тут и без того добра хватает. Как тебе?

— Ты, дядька, прямо как наш басилей Менесфей, — засмеялся Тимофей. — Только у него такой богатой шапки точно нет. Жаль, нам теперь в Афины нельзя. Он бы от зависти слюной захлебнулся.

— Плевать на него! — махнул рукой Гелон. — С кораблями мы сами себе басилеи.

Им нужны корабли, много кораблей, потому что здесь они захватили богатую добычу и красивых женщин. Может быть, они потом продадут их, а может, оставят себе, взяв в жены. Никто не отдаст любимую дочь за бродягу, потому-то и воруют женщин те, кто живет на кораблях. Невольницы плачут тайком, вспоминая прошлую жизнь и погибшие семьи, но потом, родив новых детей, свыкаются и принимают свою судьбу. Так происходило тысячи лет и так случится опять.

Грабеж города продолжался несколько дней. Убитых раздели догола, тщательно оценив каждую тряпку, пояс и даже сандалии. Большая часть горожан убежала через ворота и проломы в стенах, бросив свои дома. Много ценного они унесли с собой, но запасы зерна, вина и масла остались нетронуты. Их, положа руку на сердце, немного было, но полутысяче воинов и их новым наложницам хватит еще не на одну неделю.

— Что дальше делать будем, дядька? — спросил Тимофей.

— Осмотреться надо, — Гелон повертел пальцами в воздухе, подбирая правильные слова. — Поживем тут немного, деревни окрестные пощупаем. Если тут добрая земля, останемся. Если нет — сожжем здесь все, и поплывем дальше.

— Дело говоришь, — одобрительно кивнул Тимофей, отхлебнув прямо из горла кувшина, который держал двумя руками. — Я в один колодец заглянул, едва на донышке воды увидел. А что тут летом будет? Сушь здесь великая стоит, дядька.

Пьяный разгул наемников стих сам собой, когда черное одеяло ночи укрыло многострадальный город. Со всех сторон раздавался сытый храп воинов, которые утопили в вине свой сегодняшний страх. Почти все они спали, и лишь измученные их ласками женщины плакали беззвучно, не смея побеспокоить своих новых хозяев. Они могут убежать, пока врага сморил сон, да только куда? Почти у всех мужья, отцы и братья мертвы, а славного Угарита больше нет. Женщины всегда чувствуют сердцем. Они знают, что будет дальше. Воины, пришедшие с безграничных просторов Великой Зелени, останутся здесь на какое-то время, а потом разорят своими набегами все вокруг. Когда они, налетев как саранча, разграбят убогие деревни хлебопашцев, то сядут на свои корабли и поплывут дальше. Туда, где земля еще родит, а скот находит себе пропитание. И пусть боги будут милостивы к несчастным женщинам Угарита и не позволят новым хозяевам бросить их здесь, на верную погибель. Очень скоро тут не останется ни единой живой души, кроме обожравшихся мертвечины грифов и шакалов, которые придут из пустыни на запах смерти. Хищные птицы не смогут взлететь, а сытым шакалам будет даже лень напасть на них. Тут так много еды, что в этом просто нет никакой необходимости.

Великий город, перекресток торговых путей, где люди жили последние пять тысяч лет, разорен дотла и никогда больше не поднимется вновь. Само имя его будет забыто, а народ растворится в других народах, пришедших отовсюду, от самого круга земли. Только ни один человек из тех, что находился сейчас на его щедро политой кровью земле, об этом не думал. Совсем скоро они двинут дальше, чтобы, подобно стае волков, утолить свой голод новой жертвой.

Глава 17

Весна в наших краях наступает рано. Только недавно дул пронизывающий ветер, а миновала неделя-другая, и на улице уже совсем тепло, и толстый плащ нужен только ночью. Небесное светило подбирается к солнцевороту, когда день окончательно поворачивает на лето, а крестьяне выходят на поля, готовясь к посевной. У них теперь дело куда быстрее идет. Тугое