Каждому художнику Ваничкин приставил нескольких солдат. Как настоящие подмастерья времен Микеланджело, Рафаэля, Леонардо да Винчи, они растирали краски, носили стремянки, таскали цветные ведра вдоль сорокаметровой ракеты. Рождался монументальных размеров шедевр, достойный эпохи Возрождения. По крайней мере, не уступающий по масштабам…

Мы пошли спать. Улеглись здесь же, в здании МИК, на солдатских койках. Поразила нищета и скудость их жилища. Для восприятия таких контрастов, видимо, нужна специальная психологическая подготовка. Вот помещение двадцать первого века. В нем ракета и спутник — квинтэссенция достижений цивилизации. В сложных приборах, двигателе, обшивке, металле, полимерах материализован долгий путь развития человечества. Весь. Как утверждали незабвенные классики, от простого созерцания, через абстрактное мышление к практическому опыту. Пересекаешь коридор и… поражает быт петровских времен. Ржавые двухъярусные солдатские койки. Грязные матрасы без простыней. Подушкой заткнуто разбитое окно. Одеяла, давно потерявшие свой истинный цвет. Спертый запах от развешанных на веревках бурых солдатских портянок…

Блеск и нищета ВПК. Такое приходилось наблюдать и раньше. Вспомнилось почему-то рваное, перемотанное скотчем кресло командира самой большой в мире подводной лодки «Акула». В нем капитан первого ранга — умница и трудяга — рассказывает прессе, что за чудо эта новая субмарина.

Между тем, в полутемных отсеках нет трети осветительных ламп.

— Почему? — спросил я дежурного офицера в стоптанных валенках.

— Нет денег.

Нам показали новинку — двухметровый, с отвалившимся кафелем бассейн. Им и убогой сауной особенно гордился командир.

— Правда, уже год не наливаем воду. Нет средств заменить насос. Пройдемте, товарищи, дальше. Посмотрите, какая красота. Это не то, что было на старых ПЛ десять лет назад.

Смотрим. Тесные матросские кубрики в ракетном отсеке, разбитая кухня, засаленные столики кают-компании и всюду тяжелый, рвотный запах… Помню удивленный выдох молоденькой журналистки:

— И это та самая лодка «Акула»?

— Да, это «Акула»!

— Та, что одним залпом может превратить Америку в пустыню?..

— А то! — гордо отвечал капитан.

Утром нас разбудил встревоженный Ваничкин:

— Есть проблемы.

— Что случилось?

— Просыпайтесь. Живее. Быстро одевайтесь, хватайте камеру. Снимайте что нарисовано и сматывайтесь. Чтоб никто не видел. Кажется, будет большой шухер.

— Ты можешь объяснить, что произошло?

— Едет начальник полигона.

— Он же в отпуске.

— Вернулся. До Москвы не дали доехать, сволочи. Уже накапали.

— Кто?

— А, — махнул рукой, — что сейчас говорить.

Мы выскочили в коридор. Забежали в корпус и обалдели. Вместо безжизненно-лилейной мертвой ракеты нам открылось произведение искусства. Рекламные логотипы блистали яркими, сочными красками. Золотилась птица счастья на рисунке телекомпании. Переливались бриллианты на фоне «Нордбанка». Богато и респектабельно смотрелись биржи. Даже череп с костями на рекламе водки выглядел симпатично. Художники заканчивали работу.

— Что, нравится? — поймали они наши изумленные взгляды.

— Не то слово.

Мы начали снимать. До конца не успели. Ворвался какой-то полковник. Оказалось, начальник штаба.

— Это что за херня? — с порога заорал он. Подбежал к ракете и выхватил кисть у живописца: — Вы с ума сошли! Кто разрешил?

Художники молчали.

— Кто дал команду? — схватил он творца за грудки.

— Подполковник Ваничкин.

— Вон отсюда! — Воины быстро начали собирать реквизит. — Где этот сумасшедший Ваничкин? А вы кто такие? — заметил нас капитан. — Что за съемки? Кто разрешил? Где дежурный? — Дежурный подбежал. — Задержать. Камеру забрать, пленки уничтожить. Немедленно выполнять!

— Отставить, — сказал незаметно подошедший Ваничкин.

Он был спокоен. Держался твердо и решительно. Но лицо!

Волнение выдавало лицо — абсолютно белое и неживое:

— Отставить. Бригада выполняет спецзадание.

— Ваничкин, да ты охренел, наверное. Или пьян. Чье задание?

— Руководства.

— Да командир, когда узнал о твоих художествах, с поезда выпал. Он едет сюда. И знаешь зачем? Чтоб расстрелять тебя на месте. Дежурный, задержать посторонних…

— А я сказал, отставить.

— Ну, знаешь, Ваничкин. Я этого…

Начальник штаба бросился куда-то вглубь помещения. Потом вернулся с командой. Несколько подчиненных держали ведра с белой краской. Снова пригнали художников.

— А ну-ка, закрасьте все обратно, на хрен, — скомандовал начальник штаба.

— А я сказал, отставить, — громче повторил Ваничкин. — Я ведь тоже здесь не просто так.

— Что это значит?

— Есть указание свыше. Вот что это значит.

— Откуда?

— Оттуда.

— Не темни.

— Я серьезно.

— Хорошо, — недобрым голосом сказал начальник штаба, — подождем командира.

Он развернулся и направился к выходу. Гулко хлопнула дверь.

Ваничкин молча прошелся вдоль готового к старту «Циклона». В плотной тишине был слышен звук его шагов. Он молча разглядывал сверкающую краской ракету. На всей ее цилиндрической поверхности красовалась реклама. Ярко разрисованные бока обещали деньги, зрелища и выпивку. Только макушка ничем не манила. Конус обтекателя оставался девственно-чистым.

— А ведь хорошо сделали, черти.

— Что? — переспросил я.

— Классно сделано! — громко повторил Ваничкин. — Не обеднела Русская земля талантами! — Его слова эхом отозвались в ангаре.

Он подошел к одному из художников:

— Но чего-то здесь не хватает. Как думаешь?

Рядовой пожал плечами.

— Извини, друг, — Ваничкин резким движением сорвал с гимнастерки солдата блестящий знак рода войск.

— А нарисуй-ка мне, брат художник, на обтекателе этот знак Военно-космических сил. И напиши крупно «ВКС». Быстро сможешь?

— Так точно. Но… начальник штаба.

— Что начальник штаба?

— Он…

— Где начальник штаба? — Ваничкин огляделся. — Это приказ, боец.

— Есть, товарищ подполковник!

— Справитесь за час — отблагодарю каждого. Ваничкин в долгу не останется.

Художники заметно оживились. Подкатили стремянки. Облепили нос ракеты.

Ваничкин подозвал дежурного водителя.