— Знаю, читал, — не дал мне закончить Тимоха, усердно подчищая остатки трапезы. — Там не просто руки мыть надо, а хлоркой обрабатывать. Вернее, в растворе хлорной извести. Венгр какой-то… то ли уже открыл метод, то ли откроет скоро. Его за это потом в психушке убьют.

— Ну-ка, ну-ка! — заинтересовался я.

— Это всё, что помню из прочитанного, — пожал плечами Тимоха. — Да и идти мне надо — конь сам себя не обиходит!

— Тут я решаю, кто чем занят будет! — с барским возмущением рыкнул, не сдержавшись, я.

Но наш спор прервали новые гости. Приехал пристав из Костромы. Солидный мужчина лет сорока представился Петром Петровичем (надеюсь, фамилия у него не Петров). Судя по уставшему виду, выехал служивый ещё с зарёй, не иначе. Видать, там у них строго наказывают за такое разгильдяйство, как побег заключенных.

Почти квадратной фигуры дядя моё предложение испить чаю принял с благодарностью. Я дал команду Тимохе вызвать Катьку и Фросю с огорода, и тот убежал, с сожалением посмотрев напоследок на кусок кулебяки — явно хотел его выпросить себе домой, но не стал палиться перед аборигенами. И так народ не понимает нашего с арой близкого общения, видно, раньше я конюха сильно не баловал.

Но я, в конце концов, барин. И мне плевать — что там моё имущество про меня думает. Хотя… крепостные — это вообще имущество или нет? Вроде как по бумагам — да. Но вот взять того же Ивана… Дом у него, между прочим, не хуже моего. Опрятный, добротный, с резными наличниками. У самого имущество — как у мелкого купца. Выкупать свою семью не просит. Значит, барщина его особо не гнетёт. Или — что более вероятно — как-то он свою старостинскую должность монетизирует. Небескорыстно, скажем так, занимается административной деятельностью.

Я ведь читал, что в России крепостные иной раз были богаче своих господ. Тогда как-то не верилось в это, а теперь убедился лично. Крестьянин крестьянину рознь.

— Беглого этого заберём, последний остался! А Адам Евгеньевич передал тебе про награду за доблесть на пожаре!

Адам — это, наверное, полицмейстер Костромы. Фамилию я забыл, но имя помню.

— А что за награда? — интересуюсь я.

— Ну не медаль «За усердие», конечно, — смеётся гость. — И не высочайшее благоволение, но кое-что! В «Русском инвалиде» благодарность тебе выпишут!

Чешу в затылке. «Русский инвалид»… Слышал про такое издание. Пожалуй, действительно — награда неплоха! Буду детям показывать. Кстати, о детях!

— Чего изволите, барин? — в дом ворвалась Фрося с мокрыми руками, очевидно, только что вымыла их после работы в огороде.

— Чаю нам свежего… Или, может, наливочки? — вопросительно гляжу я на гостя.

— Чаю достаточно! Этот беглый — опасный, двух мужиков зарезал, когда убегал!

И на такого матёрого убивца я в драку полез! Хотя там не так было — это он меня уронил, ещё и наступил. Но знал бы что такой опасный этот Иван, не стал бы я его хватать за ноги и бить!

— Тоща у тебя кухарка, — мимоходом высказал своё мнение Пётр, косясь на Евфросинью.

Это такой намёк, что она плохо готовит, или что я её в черном теле держу?

— Отведай кулебяку! — стало обидно мне. — Фрося, и меду давай, который Тимоха привёз!

— Мёд! Чёрт! У меня же подарок тебе есть! Эй, рябая! — крикнул Пётр, вошедшей с какой-то корзинкой в руках Катерине. — Позови мово извозчика со двора.

— А оне с Владимиром ищут того связанного, што в хлеву был! Нетути его там! — радостно выпалила девка.

Мы с Петром, не сговариваясь, рванули на выход, матерясь. Причем я не сильно уступал опытному полицейскому в оборотах. Российский бизнес, знаете ли, тоже многому может научить по части ругательств!

— Лови его! Уйдёт! — слышу азартный крик Владимира уже не во дворе, а где-то на улице.

Глава 30

Рвусь на улицу впереди полицейского, но тут же спохватываюсь:

«Ты что, Герман Карлович, совсем ополоумел⁈ Этот беглый двух мужиков завалил, а ты на амбразуру с голыми руками⁈»

Притормаживаю. Барин, конечно, я… но не дурак же. Пропускаю вперёд полицейского. И вовремя!

Потому как в следующую секунду из-за угла вылетает торпеда, имя которой — да чёрт его знает, какое у неё имя! Глаза бешеные, волосы дыбом, в руке что-то блестит — то ли кость, то ли осколок старой косы. Прячусь за полицейского. Позади него бежит Владимир, у которого, как известно, к этому гражданину личные счёты.

Хрясь! Объемистое пузо полицейского приняло на себя лобовую атаку беглого. Служивый охнул и сложился пополам, а шустрый малый уже почти вырвался на оперативный простор, вернее, на дорогу, ведущую к выходу из села, но я завершил его побег ловкой подножкой!

Пропахав носом землю, торпеда бесславно завершила свой путь у оставшейся от вчерашних атмосферных осадков лужи. Падение всполошило стайку гусей, облюбовавших этот временный водоём, а одна из этих не сильно-то мирных птиц даже напала на лежащего, которому и без того было нелегко, ведь Володя, подбежав, для начала опять несколько раз пнул мужика. Ой, зря босяк этот на Матрену полез!

— Хорош чаёк, не спитой! — замечает Петр, ставя кружку на стол.

Мы уже втроём в доме пьем чай: я, Володя и Пётр. Чай, к слову, и правда отличный. Не этот пыльный мусор в пакетиках из будущего, а настоящий — листовой, ароматный. Спитой? Да вы что, батенька! Я спитой пить не буду. И хотя я здесь не самый богатый барин, но в удовольствии насладиться вкусом этого любимого мною напитка отказать себе не могу. Хоть и стоит он прилично!

На дворе, в телеге, лежит упакованный беглец — уже тихий и смирный, а рядом с ним дежурит… гусь. Не знаю, дрессированный он у нас или просто по зову сердца помогает правосудию. Но факт остаётся фактом: осуждённый гражданин Российской империи временно содержится под присмотром гусиного надзора! Это ли не местная реформа тюремной системы?

Мой Владимир вызвался ехать в Кострому вместе с полицейским, для сопровождения и охраны. Отпустил его, конечно, тем более подарочек Адама Евгеньевича мне понравился. А он, помимо будущего пиара — то есть официальной благодарности в «Русском инвалиде» — передал мне ещё и книгу. Мало того что книга — лучший подарок,