– Можно мне воды? – попросила она.

Он подал ей кружку. Ада выпила жадными глотками. Даже от этого небольшого усилия она устала и обессилено прислонилась к стене. Ее лицо сияло неестественной бледностью на фоне черного шерстяного плаща. Потрескавшиеся губы распухли.

Но глаза... Проблеск жизни проглядывал откуда-то из глубины этих смертельно усталых глаз. Несмотря на усталость она была собой. Это была Ада. И ему хотелось держать ее взаперти в этой комнате до тех пор, пока она не поклянется никогда больше не покидать его.

Он окаменел. Какое он имеет право ожидать таких обещаний? Он вел себя как безумный. С самого прибытия в Уклее он делал все возможное, чтобы отдалиться от нее, от искушения, которое она собой представляла.

– Ада, зачем ты вчера приходила ко мне? Ты помнишь?

Ее затуманенные синие глаза широко открылись и пробежали по комнате.

– Где Бланка?

– Она ушла в собор, когда я предложил посидеть с тобой до рассвета. – Он мягко взял ее за подбородок. – Пожалуйста, Ада. Я такой, каким ты видишь меня сейчас, не... не такой, каким был вчера. Зачем ты приходила в мою келью?

Она оценивающе посмотрела на него, заглядывая глубоко в душу.

– Ты напугал меня, – сказала она. – Ты знаешь это?

Он закрыл глаза, но остался спокойным. Она заслужила его унижение, не какую-то фальшивую демонстрацию презрения, чтобы скрыть стыд и уязвленную гордость.

– Да, я напугал тебя, – сказал он. – Знаю это и прошу прощения. Я мог ранить тебя. Не потому что злился, а потому что не хотел, чтобы ты видела меня. Таким.

Она наклонила голову.

– Я тоже не хотела, чтобы ты видел меня. Бланка рассказала тебе?

– Да.

Они сидели на кровати лицом друг к другу.

– Почему ты это делал? – спросила она.

– Покаяние.

– Уж точно Господь не приказывал ничего подобного. Он просил о молитве и мольбе о прощении, добрых делах – а не о том, чтобы калечить твое тело. Это Пачеко приказал тебе?

– Да. – Его голос звучал отдаленно и глухо. – Когда мы вернулись из Епеса, он приказал мне искупить то насилие, которое я совершил. Он знал о нарушенных мной клятвах, а возможно, и о нас с тобой.

– Но, Габриэль, ты больше не раб.

Подняв лицо к потолку, он испустил дрожащий вздох.

– Почему ты приходила ко мне прошлой ночью?

– Я приносила маковые коробочки, – ответила она, тяжело дыша. – Надеялась, что ты поможешь мне уничтожить их.

Откровение ударило его прямо в грудь. Ища его помощи, она отставила в сторону свою гордость. Он повернулся на кровати и встал на колени, взяв ее руку в свои. Масляный фитиль отбрасывал глубокие тени на ее печальное лицо.

– Вместо этого ты нашла чудовище, а не союзника. Inglesa, прости меня. Я не... – Его голос стал хриплым. Он покачал головой. – Я не знаю, как исправить это, для тебя и для меня.

– Я тоже.

* * *

Она спросила, долго ли он будет отсутствовать.

– Нет, inglesa. He долго.

Габриэль шагал по коридорам, в которых солнечный свет распугивал тусклые тени прошедшей ночи.

Ада приходила к нему, потому что ей была нужна его помощь. Он вышел из монастыря и сощурился от солнца. Ничто не изменилось, но, шагая по тренировочным площадкам к отдаленным полям, Габриэль не мог найти хотя бы части себя, не тронутой событиями прошедшей недели. Не тронутой Адой. Он вдыхал ее, там, у реки, и сейчас она заполняла его мысли и проникала через поры, отравляя его, как наркотик, которого она так жаждала.

Наркотик, которого она всегда будет хотеть. Пока она может вредить только себе, у нее нет причины остановиться. Он понял это прошлой ночью, сжимая свою плеть и стоя над безжизненным телом Ады. Он ведь чуть не ударил ее.

Фернан болтал с одной из юных канонис, красивой девушкой возраста Бланки. Она покраснела и опустила голову. Ее негромкий смех проносился над свежезасеянными полями как легкий ветерок.

– Фернан, я должен поговорить с тобой.

Канониса тут же убежала. Фернан смотрел ей в след, в его глазах была тоска, плечи напряжены.

– Я знаю, почему ты здесь, – сказал он.

Габриэлю это даже понравилось – Фернан не стал вести себя как трус.

– Зачем ты дал ей эту отраву?

–– Не могу сказать, – ответил Фернан, глядя на него с самообладанием дворянина, властно и прямо. Привычное фиглярство исчезло.

Габриэль прищурился.

– А что ты можешь сказать?

– Тебе никогда не позволят вступить в орден, а ей, если она останется здесь, не дадут излечиться. Ее жизнь в опасности.

– Кто ей угрожает?

Фернан посмотрел на него спокойно и надменно. Ироничная улыбка тронула его губы.

– Ты любишь ее. Габриэль не смог солгать.

– Да.

– Тогда освободи ее от этого места.

– А ты? Разве тебе не следует тоже уйти?

– У меня есть причины остаться, те же самые причины, которые запрещают мне рассказать все. – Он посмотрел на утреннее солнце и вздохнул, вдруг показавшись гораздо старше своих двадцати лет. – Ты пришел сюда, чтобы наказать меня, да?

– Да.

– Наказание за избиение брата-доминиканца суровое, и все же ты сделаешь это ради нее. Хотел бы я... ну, если бы я был... теперь уже не важно.

– Ты заслужил.

– Да, заслужил. И, ради нас обоих, сделай это.

Он вдруг все осознал. Кто бы ни заставил Фернана дать Аде мак, он наверняка ожидал, что Габриэль отомстит. Поступив иначе, можно найти доказательство, которое Фернан подтвердит.

«Они ждут, что я поступлю как животное».

И он уже был готов. Ради Ады.

– Кто бы это ни был – он хорошо знает нас, – тихо произнес Габриэль.

– А почему бы и нет? – Он, похоже, заставил себя пожать плечами. – Мы, идиоты, исповедуемся ему. С тем же успехом можно продиктовать список наших ошибок и способов, как лучше манипулировать нами.

Пачеко.

На его языке появился медный привкус. Фернан кивнул. Его голубые глаза с пугающей ясностью следили за Габриэлем.

– Ну а теперь, ты из тех людей, кто может убедительно избить другого без провокации?

Образ Ады, распростертой на полу ее спальни, встал перед его глазами.

– Нет, Фернан. Вопрос в том, тот ли ты человек, который может выдержать такое избиение?

Стук каблуков Ады по каменным плитам вторил тревожному биению ее сердца. Она ходила взад-вперед по коридору перед кельей Габриэля. Вечерние тени проникли в сухую тишину западного крыла. Она провела беспокойный день в своей комнате. Все ее тело болело, как будто избитое изнутри, а она боролась за то, чтобы снова взять контроль над своей жизнью. Только на одно-единственное мгновение.