Мой рот беззвучно шевелился в течение несколько секунд, но я не знала, что пыталась сказать.

Боже, я даже не знала, о чем думать, не говоря уже о попытках общения.

— Она не сказала тебе?

Я тупо уставился на собеседницу.

— Нет. Она этого не сделала.

— Вот дерьмо! — скривилась Лавиния.

— Дерьмо? — Мои глаза вспыхнули.

— Да, дерьмо. Легги не сказала тебе об этом по какой-то причине, а я не сумела удержать свой рот на замке.

— Она должна была сказать мне. Я имела право знать! Я пришла сюда, задаваясь вопросом, слаба ли я так же, как мам, желая знать, смогу ли я…

— Сможешь ли что? — подтолкнула она, нахмурившись, когда я замолчала. — Что на самом деле тебе сказала Легги.

— Что мама покончила с собой, потому что папа погиб в результате несчастного случая.

Лавиния, фыркнув, протянула ко мне руку. Ее крючковатые пальцы схватили мои, и она переплела наши пальцы вместе.

— Дитя, я не буду притворяться, будто понимаю, почему твоя бабушка сделала то, что сделала. Я не понимала ее решения так далеко уехать. Соседний город вполне подошел бы, чтобы пережить сплетни, но она была настойчивой. Она хотела смены обстановки для вас обеих. По какой-то причине она решила, что тебе лучше не знать правды, но вот ты здесь, и когда я узнала свой диагноз, дитя, я дала себе обещание.

— Какое? — шепотом спросила я, гадая, какое отношение одно имеет к другому.

— Все эти годы я была хорошей девочкой. Даже после того, как потеряла свою лучшую подругу, я сделала то, что мне сказал муж. Я вырастила своих детей, делая это правильно для них, делая правильно для своего народа и общества, и что я получила? Что-то стало разъедать меня изнутри, словно я уже была в земле. Когда врач сказал мне диагноз, я подумала про себя…

— Врач? Вы ходили к врачу? — Наш народ с подозрением относился к медсестрам и докторам. Вот почему, когда я была ребенком, посещение врача бабушкой было таким большим делом. Это было глубже, чем фобия. Это было культурное отвращение к профессии врача.

Лавиния скорчила гримасу.

— Я не хотела, но боль была очень сильной. Возможно, если бы мы не так боялись врачей, со мной все было бы хорошо. Но на тот момент уже было слишком поздно. К тому времени, когда я пришла к нему, дела зашли слишком далеко, и, честно говоря, дитя, у меня все равно нет денег на необходимое лечение. По закону Обамы у нас есть право на страховку, но ее стоимость непомерно высока для таких, как мы…(Прим. перев.: «Закон о защите пациентов и доступном здравоохранении» или Obamacare — федеральный закон США, подписанный президентом Обамой в 2010 году. Главным элементом реформы является введение обязанности граждан США приобретать медицинскую страховку. Также существует административная ответственность в отношении лиц, отказывающихся приобретать полис в виде наложения штрафов в размере 95 долларов или 1 % от дохода).

— Но существует же благотворительность.

Лавиния фыркнула.

— Благотворительность начинается с собственного дома.

С этим доводом не поспоришь, поэтому в надежде вернуть ее к теме беседы— моя мать не была мертва. Какого хрена? — я спросила:

— Какое обещание вы себе дали, Лавиния?

— Все эти годы вещи пожирали меня, как эта дурацкая болезнь. Я так много раз прикусывала свой язык, что было чудом, как я его не откусила. Я молчала каждый раз, когда мой муж ходил к этой шлюхе Кейтлин Беллами, и они определенно не разгадывали вместе кроссворды, дитя. — Она поджала губы. — Я молчала, когда узнала, что муж Аллегрии бьет ее… — Тяжелый выдох вырвался у нее, а затем она начала кашлять. Из ниоткуда появился носовой платок, который через несколько секунд был залит кровью. Не обращая на это внимания, она промокнула уголки рта и прохрипела: — Я была хорошей женщиной. Хорошей романичал. Но в смерти есть свобода, дитя, помнишь, я тебе говорила это? — Когда я кивнула, она опустила подбородок, и в чертах ее лица появилась решимость, которая меня насторожила. — Я пообещала себе, что с этого момента буду говорить все, что захочу. Обидно ли это будет людям, раскрывает ли это секреты, я сказала себе: «Хватит. Довольно молчать».

— Поэтому, хоть твоя бабушка и думала, что действует в твоих интересах, это противоречит моему обещанию, данному себе. Потом, когда мы встретимся с ней на небесах, она может дать мне пощечину, если захочет, но я разберусь с этим, как только встречусь со своим создателем. — Из нее вырвался еще один резкий выдох. — Дитя, Никодимус делал многие вещи, и агрессия по отношению к собственной жене было одной из них. Всякий раз, когда они возвращались из своих поездок, Дженни была избита до полусмерти. Сердце твоей бабушки разбивалось каждый раз, когда она видела ее, но что мы могли поделать? Нас учат подставлять другую щеку. В буквальном смысле. Даже если это означает, что мы дадим этим ублюдкам возможность хорошенько прицелиться. — Лавиния тяжело вздохнула. — Они не все такие. Я воспитала своих сыновей так, чтобы они не поднимали руку на своих жён, иначе, если бы они это сделали, я бы сама избила их. Но это произошло ценой побоев моего собственного мужа.

— Я люблю свой народ, люблю наше сообщество и горжусь тем, что я романичал, но то, что наши мужья могут с нами сделать, ужасно. Нам некуда идти, не с кем поговорить, даже с другими женщинами. Мы не можем говорить об этом. Это опозорит нас. Не их. Наследующий год ты тоже стала возвращаться с синяками. Самым ужасным была разбитая губа. Я смотрела на тебя, когда вы въезжали в эти ворота, и смотрела на Дженни, и я не видела на ее лице того, что так часто видела на своем, когда смотрела в зеркало.

— Что вы имеете в виду? — прошептала я, совершенно завороженная тем, что она говорила, ее южный говор успокаивал меня, хотя история привела меня в ярость.

— Я имею в виду, что чувствовала отчаяние. Потому что это было тем, что, как я знала, переносила здесь каждая женщина. — Она закрыла глаза. — Я не видела отчаяния на лице твоей матери, не видела даже смирения, дитя. Нет, я видела гнев, который медленно нарастал. Лучшим для Легги была смерть ее мужа. У нее появилась свобода, которую получают лишь немногие из нас, а с его страховкой и своим даром исцеления она была довольно хорошо обеспечена.

— Но это означало, что Дженни воспитывали не так, как мою Аллегрию. Она не знала, что значит быть избитой мужчиной. Дженни была совсем юной, когда умер ее отец, а встретив Никодима, она была полна оптимизма на их совместное будущее. Но Дженни не была воспитана так, чтобы принимать мужской закон, который придерживался кулаками. Она не была создана для этого, поэтому, когда до нас дошли новости, меня они не удивили.

— Что случилось?

— Она ударила его ножом. Более семнадцати раз. — В голосе Лавинии послышались слезы. — Когда служба защиты детей привезла тебя сюда, мы поняли, почему.

— Почему?

— Разбитая губа, ушибленная щека. У тебя даже была небольшая рана на скуле от его кольца. С Дженни было достаточно…